ЕВГЕНИЙ МИРОНОВ: Я ДЕЛАЮ ГАМЛЕТА, А ГАМЛЕТ ДЕЛАЕТ МЕНЯ

Мария Безрук для газеты "Труд"
2005

В своем поколении актер театра и кино Евгений Миронов бесспорно является самым выдающимся представителем профессии. Каждая его роль становится событием. Его имя на афише или в титрах – это гарантия успеха. Не случайно режиссеры первой величины, и не только в России, мечтают заполучить его в свой проект. Для него нет ничего невозможного. Одинаково убедительно Миронов играет зэков и аристократов, солдат и врачей. На спектаклях с его участием переаншлаги и море цветов в любое время года. Его отличает искренность и одержимость в профессии. В 38 лет он уже был Народным артистом России. В 40 – стал руководителем Театра Наций. Невзирая на успех, гениальные роли и гипервостребованность, Миронов добродушен, скромен и бесконечно предан профессии. Сейчас на экраны страны выходит картина "Утомленные солнцем 2. Предстояние" Никиты Михалкова, где Евгений Миронов переиграл всех, даже самых маститых и титулованных актеров. В канун выхода фильма в прокат предлагаю вам беседу с Евгением из золотого архива "КиноМашки", сделанную пять лет назад.

О СЕБЕ, О ДЕТСТВЕ, О МОСКВЕ...

Я родился в Саратове. Но до моих 14 лет мы с родителями жили в маленьком военном городке Татищев. Там всегда было чисто, во всем ощущался порядок, дисциплина. И я привык к этому. Москва раздавила меня абсолютным хаосом. В то время, когда я приехал, это был очень грязный город, где никто не отвечает за свои слова, дела, поступки, когда нужно одновременно делать очень много дел. Я человек обязательный. Если обещал перезвонить кому-то, я должен обязательно это сделать. Но с другой стороны, мне понравился размах. Видимо, закомплексованность маленького городка очень давила на меня. А в Москве я чувствую себя как рыба в воде. И считаю, что Москва намного круче, чем Нью-Йорк, Берлин или Токио. Я чувствую ее где-то на уровне солнечного сплетения. Когда я приехал в Москву, в первые мгновения я был счастлив. Мне казалось, что эти шесть букв: "М О С К В А" на фасаде Павелецкого вокзала – волшебные. Я домашний ребенок, избалованный нежностью, любовью, лаской и непредательством. И, приехав в Москву, я сияющими глазами смотрел вокруг, и на меня словно сыпался какой-то серпантин... Все закончилось в тот же вечер, когда я столкнулся с нормальной жизнью. И спасти меня должна была только сила духа. Я не мог вернуться домой, хотя мне очень часто хотелось это сделать. Люди вокруг меня были разные, кто-то поддерживал, кто-то вредил. Страсть к профессии была отбита на некоторое время, потому что мне пришлось доказывать, что я имею право учиться у Табакова. Неприятно когда в тебя не верят. Нужно было обрести себя в профессии, доказать, что я на что-то способен. Моему честолюбию нужно было пройти эту пытку. И я ее выдержал. Конечно, мне очень помогла тогда поддержка родных. Они бросили всю свою прежнюю жизнь к нашим с Оксанкой ногам и приехали в Москву. В девятиметровой комнате общежития театра Табакова мы жили всей семьей: я, папа, мама, Оксана, собака Лайма и шестеро ее кутят. Когда я утром вставал, я боялся наступить на маму или щенка. Но мы были очень счастливы! Потому что мы были вместе. Мы же очень сентиментальная семья, любим похохотать все вместе. Теперь это очень немодно, несовременно.

О СЕСТРЕ

Моя сестра Оксана – балерина. В этом году у нее была премьера "Весны священной", где она танцевала главную партию. Оказывается, у нее незаурядные актерские способности. Увидев это, я очень расстроился тому, что стеснялся раньше оказывать ей какую-то продюсерскую помощь. Я был потрясен моей девочкой, тем, как она прожила эту партию. Оксана никогда в жизни ни о чем меня не просила. Она человек самостоятельный и всегда добивается того, чего хочет. Например, она ушла из Московского Классического балета, протанцевав там 10 лет, имея за плечами главные партии в "Гаянэ" и "Щелкунчике". Решила стать свободным художником. Ей надоело играть одни и те же партии, работать в одном и том же коллективе. И она вместе с подругой организовала свою детскую студию при МГСУ. Сейчас там занимается 60 человек, и попасть туда не так просто. Этот коллектив очень успешно выступает. На 300-летие Санкт-Петербурга Оксанин коллектив выступал вместе с Лучано Паворотти. Недавно побывали на детских фестивалях в Испании и Франции. Я вижу, как моя девочка самостоятельно выросла, и очень горд за нее. Но Оксана не хочет, чтобы я помогал ей. Считает, что у меня слишком много работы. Она сама выбивает помещения, обзванивает разные инстанции. Я говорю ей: "Давай я помогу тебе чем-нибудь!". Она жалеет меня и все делает сама. Когда-то я ее воспитывал, потом она меня начала воспитывать. Мы оба творческие люди и потому всегда друг другу помогаем. Оксана делает мне очень точные замечания, которые я всегда использую. И я делаю тоже самое. Когда Володя Хотиненко снимал фильм "Третий Рим" (сейчас он выходит под названием "Вечерний звон"), совершенно неожиданно для меня выяснилось, что мою сестру Катю будет играть Оксана. Я подумал, что мог бы и сам догадаться ей предложить, но не сделал этого. Тот съемочный день я не забуду никогда. Я играл кинорежиссера, Евгений Стеблов – сценариста, а Оксана – мою сестру, которая говорит: "Почему ты меня не снимаешь в кино?" Одним словом, конфликтная сцена. Поскольку это была первая в Оксаниной жизни роль в кино, волновалась не она, а я. Меня все безумно раздражало, я на всех кричал, мне все было не то. Я считал, что перед ней ставят не те задачи. В итоге я испортил съемку и Хотиненко ее отменил. Я так волновался, что сам ничего не играл и Оксане ничего сыграть не давал. На следующий день я приехал на площадку, и выяснилось, что они за три часа до моего появления сняли Оксанину сцену со Стебловым и сказали, что все было замечательно. Так что она и тут без моей помощи обошлась. Был еще случай в моей жизни. Меня пригласили на творческий вечер в Минск. Я не люблю творческие вечера, потому что это очень тяжелая работа – приходится быть на сцене два часа одному. И я взял в подмогу Оксану. Я читал там монологи, пел, плясал, а у Оксаны было два танцевальных номера, которыми она разбавляла мою сольную программу. Обычно я играю монолог из "Гамлета", после которого идет сцена с Офелией. И я подумал: а почему бы Оксане не сыграть Офелию? Мы порепетировали, и впервые в Минске в тысячном зале мы сыграли любовную сцену Гамлета и Офелии. Я шел на громадный риск и ужасно волновался, что ее не будет слышно, ведь она балерина и никогда не говорила со сцены. Но странная вещь, она так сыграла эту сцену, так искренне плакала, что я даже растерялся. Зрители стоя приветствовали ее. И я понял, что мы снова выиграли. Я не знаю, есть ли в литературе такие примеры брата и сестры, когда люди так болеют друг за друга, как мы с Оксаной. У нас ощущение такой спаянности, что оно даже иногда болезненно, потому что мы слишком сильно друг за друга переживаем. Это бывает и тяжело, и больно.

В детстве мы много проказничали на пару. Но все наши проделки так или иначе были связаны с творчеством. Дома мы с ней играли в войну. Мы выстраивали палатку, она была медсестрой, а я – умирающим бойцом. И она спасала мне жизнь. Потом, когда я уже учился в старших классах, я ставил в школе спектакль "Красная шапочка" – это была опера. Я тогда обучался по классу аккордеона, и к экзамену выучил только одну вещь – марш из оперы "Аида" Джузеппе Верди. Вот на фоне этого марша я и построил весь спектакль. Оксана играла Красную шапочку. А я играл на аккордеоне, на пианино, на барабане, изображал гром жестяным листом... Потом мы вместе ходили в танцевальный коллектив. У меня была мечта танцевать. Мой отец в молодости танцевал в ансамбле, и меня в свое время хотели отдать в хореографическое училище. Я начал танцевать, но хроническая болезнь не позволила мне стать профессиональным танцором. И вот Оксанка воплотила мою мечту. Сперва она поступила в Саратовское театральное училище. Помню ее первый выход на сцену, когда в спектакле в самом дальнем ряду какой-то мальчик держал ее на руках. Но мы сидели с родителями в зале и рыдали в три ручья, потому что наша девочка была на сцене. Потом она поступила в Балетную академию Вагановой в Петербурге. Я приехал с ней в Петербург, мы показались, почти не надеясь, потому что попасть туда невозможно, тем более, что она должна была перевестись из Саратова. Но Дудинская и Сергеев, балетные боги, сказали, что берут ее. И я понял, что должен оставить ее в Питере одну, потому как сам в это время учился в Школе-студии МХАТ. В интернате не было мест, надо было снимать жилье. Я поехал на Колхозную площадь, где восточной национальности человек предложил свою квартиру где-то у черта на Куличиках. Оставил я в Питере мою Оксану, и так началась ее самостоятельная жизнь. Родители были тогда в Саратове, я в Москве. Но она упертая – выдержала и это.

О ПЕТЕРБУРГЕ

Оксана училась в Питере, я по возможности в выходные дни мотался в Питер – навещал ее. Каждый раз, когда уезжал от нее, нас надо было просто клещами разнимать. И тогда я возненавидел этот город, потому, что всякий раз, когда я приезжал туда, он был такой серый, дождливый. Потом с "Идиотом" ко мне вернулась любовь к Петербургу. Я жил на Невском проспекте и понял, что в этот город нельзя приезжать наскоком – остается какой-то музейный привкус. А вот если влезаешь постепенно в это болото, то влюбляешься в него навсегда. Причем привлекает не красота этого города и даже не жители, это какая-то странная вещь, витающая в воздухе. Противоречие какое-то. Ведь с одной стороны, в таких климатических условиях ничто не должно было расти. А там существует какое-то достоинство, которое есть во всем, от человека до камня. Нет той суеты, к которой я привык в Москве и которую очень люблю. Там немного расправляешь плечи, становишься выше ростом.

О РОЛЯХ

В какой-то момент я стал выбирать роли, а до этого мне просто везло с хорошими ролями и режиссерами, которые помогали мне стать хорошим артистом. У меня не было мечты сыграть Гамлета или Мышкина. Они мне даже не нравились, я даже не предполагал, что это за характеры. Но так получилось, что они падали на меня. Безусловно, такие роли, как Мышкин, не могут не накладывать отпечатка на тебя самого. Он настолько хорошо разработан автором, что иногда начинаешь на многие вещи, на людей и их поступки смотреть через призму мировоззрения своего героя. Иногда это очень сильно мешает, потому что хочется что-то пропустить, пройти мимо, не обращать внимания. А ты зацикливаешься на какой-то мелочи, начинаешь дальше копать, расковыривать болячку. А потом происходит обоюдный обмен с материалом. Я делаю Гамлета, а Гамлет делает меня. Профессия артиста, наверное, считается грешной именно потому, что она обезличивает самого человека. Актер входит в роль и растворяется в ней, хотя это характер другого человека. У хороших авторов всегда есть детали. Даже играя Ивана Карамазова, ища какую-то деталь, я обратил внимание на то, что у него одно плечо выше другого. А больше в романе нет его описания вообще. Там написано, что он отвлеченный дух и что ему важны только его проблемы. Не за что ухватиться. Но то, что одно плечо выше другого, мне очень помогло, потому что это говорит об изломе или дискомфорте. Поэтому, создавая образ, всегда важно найти человека, создать его, понять, как он проявляет себя. Конечно, ты ищешь что-то в себе, но существует опасность заиграться и потерять себя самого. Свою душу, личность. Я не спокоен. Я всегда в каком-то сложном процессе с самим собой, в борьбе за самого себя. У меня в жизни не было такого момента, чтобы я не работал. Чтобы я просто остановился и занялся собой. Моя профессия интересна именно тем, что с каждой новой ролью я познаю себя. Я думаю, это одно из самых интересных занятий, поскольку человек – это микрокосмос, и сколько там всего намешано! Мне вообще нравится на сцене, я хорошо себя там чувствую. Иногда мне там нравится больше, чем в жизни. Потому что там я чем-то защищен, какими-то рамками условностей театра или того, что я в чем-то уверен. Иногда я прячусь за это, что само по себе неправильно. Скажем, когда Вовка Машков предложил мне играть в спектакле "№13", я уцепился за него руками и ногами. Потому что мне было необходимо похохотать. Я играю его с огромным удовольствием. Безусловно, бывает депрессия, тоска, которая наваливается на тебя. Но работа всегда помогает обрести душевное равновесие. Причем любая деятельность. Вот, к примеру, я могу с гордостью сказать, что сегодня я сам повесил багетку. Достал дрель, законопатил, вкрутил шурупы. Я очень устал, вспотел, но подумал: как хорошо, что на эти полчаса я был отключен от всего, не подходил к телефону и был счастлив!

ОБ ОТДЫХЕ

Раньше я не умел отдыхать вообще, делал это неталантливо. Сейчас, с возрастом, я стал получать наслаждение от отдыха. Недавно я встал на горные лыжи, летал в Швейцарии на параплане, когда мы там снимали последнюю часть "Идиота". Мы работали на площадке, и тут нам предложили полетать на параплане. Оксанка говорит: "Давай полетим!" Я говорю: "Оксана, что значит "давай"? Высота 2000 метров. Облачность". Она говорит: "Ну, это же с инструктором". Когда мы увидели этого инструктора, оказалось, что он очень похож на бомжа с дырявым рюкзаком, в который этот параплан был сложен. Я представлял себе инструктора как-то иначе, этот же у меня доверия не вызвал. Когда мы поднялись на высоту 2000 метров, он достал свой странного цвета параплан и странное, чуть ли не самодельное устройство, определяющее направление ветра. И тут я понял, что поздно дергаться. Я был к нему прицеплен сзади и ждал своей участи, а Оксана стояла рядом и хохотала. Прыгать нужно было в полную пелену. Я подумал, что это даже лучше – не так страшно. Когда мы прыгнули, то летели в полном молоке, а метров за 20 я увидел, что мы летим прямо на скалу, и я ему сказал: "Look!" Тут он круто повернул вправо, и мы еще час летали. Но ощущения потрясающие. И мне бы очень хотелось снова испытать это. Я рад, что стал, пусть даже немного поздно, познавать жизнь.

О СПОРТЕ

Я всегда был достаточно спортивным. Скажем, для картины "Дневник его жены" я три месяца занимался боксом. Сначала я очень не полюбил этот вид спорта, потому что тренер все время говорил: "Ты ударь сильнее по печени". А я как артист сразу представил себе печень и мой кулак, входящий в нее – немножко по-Достоевскому, а там мозги надо отключить. И я долго не мог въехать. Но когда кончились съемки, я стал скучать. Поэтому не исключено, что, может, я еще подзаймусь боксом. Правда, я человек ленивый и считаю, что либо надо заниматься систематически, либо не браться за это вовсе.

О ВЛАДИМИРЕ МАШКОВЕ

Я очень по нему скучаю. Мы не виделись уже полгода. Есть у нас задумки потворить что-нибудь вместе. Мы с ним очень много пережили вместе. Мы жили в одной комнате в общежитии, я был рядом с ним, когда не стало его родителей. В январе ушел мой папа, и он много мне помогал в этот трудный момент. Есть вещи, которые вросли в кожу и не забудутся. Нас очень много использовали режиссеры на контрасте черного и белого. А у нас в отношениях все гораздо глубже, нежели то, как нас использовали в кино.

О КИНО

До определенного момента меня использовали в кино как трогательного мальчика, порхающего, которого можно пожалеть. Однажды Олег Павлович Табаков сказал: "Женя, тебя посади на сцене на горшок – все обрыдаются". И вот в один прекрасный момент мне это надоело. И сверху пришло знаменье: Петер Штайн предложил мне роль Ореста – древнегреческого героя. Мало того, что это роль для широкоплечих и мускулистых, это еще и уход из театра на продолжительный период. Из театра, который меня вырастил. Я сумел договориться с Табаковым и пошел в этот проект. Тогда понял, что я имею власть над тем, как развивать свою линию в профессии. У меня были разные ситуации. Когда меня пригласили в спектакль "Братья Карамазовы" и предложили Ивана, я понимал, что это тоже не моя роль. Моя роль – Алеша, по внешним данным. Но я очень благодарен Валере Фокину, который не побоялся предложить мне Ивана, очень жесткую натуру. Я прыгнул в это плавание потому, что понял, что на какой-то момент это совсем другой вектор. А не так давно мне Някрошюс предложил играть Лопахина, то, что играл Высоцкий и друге брутальные артисты. И я всегда с удовольствие иду на этот риск. На то, что мне неудобно как актеру. Я очень не люблю быть в удобном положении. Потому что тогда я успокаиваюсь, и это смерть для артиста. Моей самой радостной работой в кино была "Любовь" Валеры Тодоровского. Потому что к этому моменту я многое в себе накопил и мне нужно было, чтобы кто-нибудь этот пузырь проколол. Что Валера и сделал. Там ничего не было за плечами, никакой ответственности. А сейчас, прежде чем согласиться, думаешь, делал я это или нет. Что оно мне даст, екнет, не екнет. А тогда просто делали, и все. Хотели получить "Оскара". Я до сих пор считаю, что это одна из моих лучших картин.

О "РЕВИЗОРЕ"

Сложная история была. Снимали мы в Праге. Не было времени на репетиции абсолютно (как и на "Идиоте"). Нужно было найти характер. Я прилетел в Прагу и увидел монстров. Их было очень много. Фамилия каждого из них – легенда. А тут еще один из монстров стал нехорошо шутить: "Посмотрим, что сыграет способный вроде бы артист Миронов". В первый мой съемочный день снимали сцену вранья – монолог Хлестакова. И я очень ловко придумал, как выйти из положения. В сцене участвовали все. И я понял, что их глаз – масляной, цинично-великий, может мне все сломать внутри. Я могу не выдержать и сломаться. И я предложил Сергею Газарову снять отдельно мой монолог, всю мою сторону, а потом пригласить любезно великих артистов с тем, чтобы снимать их реакции на мой монолог. В 9 утра их всех вызвали на площадку, загримировали, и только в 6 часов вечера они вошли в павильон с оплывшим гримом. За это время мы уже сняли монолог. Единственный человек, которого я попросил поприсутствовать на съемке, был Зиновий Ефимович Гердт, который был сама доброта, сама радость. И он периодически выходил к ним, они спрашивали: "Ну, как?" А он говорил: "По-моему, это что-то потрясающее".

ОБ "ИДИОТЕ"

Все проверяется временем. Пройдут годы, и посмотрим, что мы на самом деле там наработали. Никому не приходило в голову, что у фильма будет такой успех. Не было просто времени думать об этом. Думаю, что я до сих пор еще отхаркиваюсь, отплевываюсь от полного физического истощения. Все, кто в этой картине участвовал, отдали все, что могли, целиком. Мы работали честно. Мы с Владимиром Владимировичем Бортко сразу договорились, что Мышкин не идиот. Мне это очень понравилось. Но как это воплотить?.. В первый съемочный день я провалился, и впоследствии эти кадры в картину не вошли. Я приехал с гастролей из Франции. И был на площадке просто Женя Миронов с усами и бородой. И я с ужасом понял, что до следующего съемочного дня у меня ровно неделя. Мне очень помог Игорь Яцко, артист театра Васильева. Они очень много занимались Достоевским. И на этой неделе раза три мы встречались и он отвечал на мои вопросы. Он был в материале, а мне надо было срочно восполнить мои пустоты. Мне нужно было найти Мышкина. Я приехал на площадку. Снимали первое появление Мышкина. Мне надо было просто пройти по улице. Я двинулся. Бортко облегченно повернулся ко всем и сказал: "Мышкин!" Я его нашел для себя, нашел его глаз, как говорил Евгений Евстигнеев. Но я его терял иногда. Я приезжал в Москву, когда у меня были редкие спектакли. И вот Москва, ночные огни, люди отдыхают, лето, а я ничего не могу себе позволить. И тем не менее, возвращаясь в Петербург на грим, я понимал, что я не могу его найти. Это была такая паника! Я должен был опять его ухватить. Таких людей ведь не бывает. И качества эти его положительные мешали ему. И на площадке я понял, что он начинает притворяться, подвирать, чтобы быть как люди. Не получается. Он стал подстраиваться, чтобы как-то въехать в эту жизнь, причем зная свой трагический финал.

О МЕЧТАХ

Я ищу выходы из положения, не чувствую себя великим и чувства юмора не теряю. Потому что у меня с самооценкой все нормально. Мы задумали одну штуку. Молодые сценаристы написали сценарий, и скоро, надеюсь, мы будем делать проект, в котором я предстану совсем в новом качестве. Есть идеи сделать кое-что в качестве продюсера. Хорошо, когда ты не на месте, значит – не покой. Главное – не отдыхать, не сидеть. Даже когда я смотрю какой то замок, гору или пещеру, всегда думаю, что здесь можно снять. Хочется снять кино. Но я знаю несколько фамилий, до которых мне никогда не дотянуться в качестве режиссера, но попробовать очень хочется. И надеюсь, что в качестве кино режиссера я себя попробую, потому что есть вещи, которые в качестве кинорежиссера могу снять только я. В театре сложнее. Потому что в кино есть несколько вещей, подстраховывающих тебя. Есть оператор, монтаж, художники, артисты. В театре ты абсолютно голый. И такого уровня фантазия, как у Някрошюс в театре, такого уровня незнания, когда он предлагает вещи, которые по классическим канонам не должны появляться в театре, но он это делает, он очень простым театральным языком добивается эффекта – такого уровня мастерства режиссерского в театре мне не достичь. Это само либо придет, либо нет. А так сидеть и думать, что кто-то что-то поставил, а ты не ставил – глупо и смешно.

О ВОЗРАСТЕ

Может быть, еще не пришел момент, чтобы думать о возрасте. Например, в картине Константина Худякова "На Верхней Масловке" меня старят. И я с таким удовольствием прошу добавить мне морщин, сделать мешки под глазами – мне нравится менять свою внешность. Слава Богу, я артист разноплановый...