Популярный артист в Москве принципиально интервью не дает. Только в Питере! И только – "Смене"! Встретиться с Мироновым удалось на съемочной площадке. Актер, воспользовавшись перерывом, собрался перекусить. Несмотря на то, что ему помешали подкрепиться, Женя согласился побеседовать.

СУДЬБА ТЕЛЕГРАФИСТА

— Хотите бутерброд?

— Нет, спасибо. Лучше расскажите о своей новой работе у Алексея Учителя.

— Дело происходит в 1957 году. Я играю персонажа по имени Конек, повара по профессии. Он увлекается боксом и мечтает о том, как человек покорит космос. Кем он по задумке режиссера станет в конце картины, я еще не знаю, но вообще это фантазер, необыкновенный по своей непосредственности. Миндадзе написал акварельный до прозрачности сценарий, там почти нет истории, и сейчас Алексей Учитель и оператор Юрий Клименко наполняют его жизнью.

— Вы ведь сами в детстве писали пьесы. Каков был их сюжет?

— Так, дурацкие какие-то. Я их писал, а потом ставил в школе.

— Еще и сами ставили?

— Просто, кроме меня, в нашей школе этим некому было заниматься. Это делалось для уроков защиты профессии, были у нас такие. Надо было выбрать какую-нибудь профессию и "защитить" ее. Нашему классу достался телеграфист. Я написал об этой профессии пьесу, и мы ее сыграли. Еще играли "Красную шапочку". Я сделал из этой сказки мюзикл на музыку оперы "Аида". Сам играл во время представления на разных инструментах.

— Главные роли тоже Вы играли?

— В "Красной шапочке", конечно, нет. Там главной героиней была моя сестра Оксанка. А остальные роли распределились между одноклассниками. А вот в пьесе про телеграфиста главная роль досталась мне.

— Почему вместо того, чтобы штурмовать театральные ВУЗы столицы, Вы поступили в Саратовское театральное училище?

— Так сложилось. К четырнадцати годам у меня уже не было терпения учиться в школе, а хотелось начать учиться профессии. В Москве четырнадцатилетних не принимали, а ждать восемнадцати у меня не было сил. Я и поступил в училище.

"МНЕНИЕ ОКРУЖАЮЩИХ МЕНЯ МАЛО ВОЛНУЕТ"

— Актер очень зависим от режиссерского выбора. Как Вам кажется, кто кого сейчас выбирает – Вы или Вас?

— В последние годы выбираю я. И это еще сложнее. Когда тебя выбирают, ты безответственен – плывешь, как бревно по течению. Когда выбираешь ты, важно не ошибиться, проявить интуицию. В такой ситуации появляется ответственность. Ответственность перед собой. Мнение окружающих меня волнует меньше всего. Пушкин ведь все написал по поводу мнения окружающих. Если я буду честен перед собой, я буду честен перед другими.

— Вы как-то говорили, что не хотите быть только пластилином в руках режиссера. Но для этого нужно найти режиссера-соавтора. Кто для Вас такой режиссер?

— Думаю, что Володя Машков. Мы с ним одного поля ягоды, сокурсники, давно знаем друг друга. Наконец, мы друзья. Мне с ним по-хорошему легко. С другими, особенно с режиссерами-монстрами, – тяжело, потому что у каждого в голове свои тараканы. С ними непросто найти контакт, непросто договориться – у большинства режиссеров свой взгляд на то, как это надо играть, и он, может быть, не совпадает с моим. От этого начинаются сложности. Но у меня не было ни разу, чтобы в такой ситуации я не смог найти компромисс.

Если я скажу: "да пошел ты", развернусь и уйду, то победителей не будет ни с той, ни с другой стороны. Искать такие компромиссы очень мучительно, потому что если мне что не нравится, я это состояние терпеть не могу. Если я не чувствую того, что должен чувствовать, то просто физически не смогу сыграть эту роль.

С КОНЧАЛОВСКИМ – ЛЕГКО, С БОРТКО – ТЯЖКО

— С Андреем Кончаловским Вам тоже тяжело работалось? Он режиссер-тиран или уже руководствуется западной стратегией, где актер и режиссер – партнеры?

— По системе работы, скорее, последнее. У него все достаточно продумано и отлажено на съемочной площадке. Сам он относится к работе безо всякой вымученности, с невероятной легкостью. Но это не Голливуд так на него повлиял. Андрон Сергеевич сам по себе такой.

— С легкими людьми вообще легче работается?

— Легче, но не значит, что лучше. Все относительно. Иногда ведь нужны мучения.

— Как Вам работалось с Бортко в "Идиоте"?

— С Бортко я долго не мог найти точек соприкосновения. У нас обоих был совершенно разный взгляд на эту работу. Но так получилось, что в какой-то момент мы объединились.

СЕРИАЛЫ – ВЕЩЬ ОПАСНАЯ

— Вас не смущал сериальный формат "Идиота"?

— Смущал безумно. Но сейчас, снимаясь в полнометражном художественном фильме, я скучаю по безумному ритму сериала. Поверьте, что-то в этом есть. Я человек экстремальный, люблю экстремальные ситуации, в них человек всегда мобилизуется и выдает результат лучше обычного. "Идиот" был для меня такой экстремальной ситуацией. У нас было мало времени. Из-за этого я был вынужден вступать в конфликты. Однажды нужно было быстро начинать снимать – пока не взошло солнце, но я настоял на том, что мы не готовы к этой съемке и снимать нужно на следующий день, когда лучше подготовимся. Такие роли нельзя играть в суете. В последние съемочные дни я не выходил из кадра двадцать два часа. У меня тек грим, отклеивались усы и борода. Это были самые сложные сцены, я снимался с нашатырным спиртом. Но необходимость мобилизоваться помогала. И сейчас, когда на съемках неторопливо и качественно ставят свет, я скучаю по сериалу. Но все равно считаю, что сериалы вещь опасная.

— Опасная потому, что можно снять плохое кино?

— Опасная потому, что здесь от тебя зависит еще меньше, чем в большом кино. Если там можно остановиться, подумать и исправить ошибку, то в сериале исправить ничего нельзя – поезд ушел. Там идет бешеный поток – деньги и время. Чуть-чуть зазевался, и все – плюнул в вечность. Особенно если это такой сложный материал, как Достоевский.

— А какой была Ваша первая мысль после предложения играть князя Мышкина?

— Мне сразу стала понятна вся мера ответственности, и никакой легкости, радости и счастья я не испытывал. Я даже какое-то время считал, что играть Льва Николаевича Мышкина в сериале очень опасно. Я долго и серьезно все взвешивал, советовался. Потом решил.

— С кем советовались?

— С теми, с кем я обычно советуюсь.

— В таких ролях, как князь Мышкин, нужно уподобиться чистому листу бумаги. Это не грозит сумасшествием для самого себя?

— Грозит. Когда ты начинаешь заниматься этой ролью серьезно, то появляется опасность. И нужна была какая-то грань, какое-то чувство меры.

— До какого предела Вы готовы дойти в этом процессе?

— У русских артистов начала века было такое увлечение – внедриться в чужую среду и какое-то время пожить под именем совершенно другого человека. Окунуться в другую жизнь не на сцене, а в действительности. Этим увлекался, насколько я знаю, в период гражданской войны Михаил Чехов. Эта игра опасна тем, что можно заиграться и потом уже не выйти из образа.