Поговорить с Евгением Мироновым мы хотели еще накануне приезда артистов, занятых в "Вишневом саде" Някрошюса. Но сколько ни звонили, застать его дома не удавалось – актер был на съемках в Петербурге. Дозвонившись, мы условились поговорить уже в Минске...

— Женя, мы встречались с вами три года назад, когда не было еще ни "Идиота" Бортко, ни "Вишневого сада" Някрошюса. Как сказывается на Вас сегодняшний успех?

— Вы имеете в виду, изменился ли я? Ну, конечно, такие роли не могут не наложить отпечаток. Но только мои близкие знают, как я внутренне поменялся. Могу лишь сказать, что 37 лет – это такой переходный период, очень сложный... Александра Сергеевича Пушкина, например, уже не было... Или вот недавно день рождения справлял Вова Машков, друг мой. Ему сорок исполнилось. Я еще подумал, что он, счастливо перешагнув этот возраст, сумел затаиться, что ли. Потому что за три года – с 37 до 40 – не расплескался, а, что-то такое внутри себя накопив, выплеснул это в свои работы. Как, например, сейчас, когда сделал очень хорошее дело – снял картину "Папа".

— А Вам удастся не расплескаться?

— Не знаю. Неисповедимы...

— При таком-то режиме работы, при такой суете?

— Да-а. (Вздыхает.) Конечно, с одной стороны, это хорошо, а с другой – можно что-то не заметить в жизни.

— И многого не замечаете?

— Да, не замечаю, не замечаю... Например, не вижу уже, как стареют родители. Мы же видимся очень редко – в последние полгода я бываю дома от силы один день в месяц.

— Не боитесь, что так за работой и жизнь пройдет?

— Может, иногда и страшно становится. Но с другой стороны... Ну, я же счастлив на сцене. Хотя, наверное, все это неправда, и театр с жизнью не может сравниться никоим образом. С рождением ребенка уж точно. Тем не менее живу пока именно так.

— Прочтя как-то письмо Ван Гога, писавшего: "Долгая, медленная работа. Все остальное – честолюбие и ложь", Вы заметили: "И меня эти слова часто останавливают, когда я начинаю суетиться, спешить, волноваться, боясь чего-то не успеть. Нет, успею!" Не на уровне ли декларативности это прозвучало? Удается ли вам...

— Вы знаете, пока удавалось. Но главное – чем дальше, тем сложнее. Соблазны-то велики – хочется все успеть, и предложения очень интересные, прямо дух захватывающие! Причем не только с нашей стороны, но и со стороны американцев. Поэтому и остановиться боишься. Поэтому и соблазн велик. Но как сказать?.. Я же медленно работаю. Хотя не всегда в наше время это удается. К примеру, во время работы над кинороманом "Идиот" можно было с ума сойти от скоростей! Однако я понимал, что такой фильм снимается раз в пятьдесят лет. Поэтому и ответственность была. И становилось жутко от мысли, что можем что-то пропустить... Но это все были, как сказала Чурикова, сладостные мучения. Действительно сладостные и действительно мучения: скорости-то большие, а денег нет, и в один день могли снимать эпизоды из первой серии, из десятой и из девятой, и все надо было в голове держать! Вообще-то за эти полгода я выдохся основательно, поскольку такая работа, как в "Идиоте", дорогого стоит.

— Актер Владимир Кустарников, в свое время учившийся вместе с вами в Саратовском театральном училище, говорил, что "в Мышкине от Мирончика искренность, непосредственность и честность. Будучи уже известным актером, он никогда не зазнавался, даже стеснялся своей славы". Так ли это? Удается ли вам, как Мышкину, не врать?

— Я стараюсь не врать, но все равно же врешь.

— Вы по каким поводам это делаете?

— Естественно, по маленьким. (Смеется.) Просто иногда невозможно сказать правду, иначе сильно обидишь... Это как угодно можно называть – можно слабостью, к примеру, и это будет, наверное, правильнее. Хотя Мышкин, конечно, силен в своей правде. И я на самом деле просто учился... нет, я не мог это играть, потому что сыграть такое нельзя... Не знаю, за что именно меня взяли на эту роль. Думаю, немаловажную роль тут сыграли глаза мои... Кстати, когда во время съемок я на один день уезжал в Москву отыграть спектакль, вернувшись, терял в себе Мышкина – я смотрел в зеркало и понимал: тех глаз уже нет. Нет, и все! На меня смотрел просто Женя Миронов в бороде и усах. И у меня начиналась паника... Безусловно, внутри меня появилась какая-то суть мышкинская, которая, впрочем, стала понятна мне не сразу. Ведь первый съемочный день оказался просто провальным – провальнее не было! Он посеял сомнения у всей съемочной группы. Но уже через неделю Мышкина в себе я обрел. А обретя, уже практически не расставался с ним.

— Что происходило с Вами после съемок? Страдаете ли Вы от человеческого несоответствия с Мышкиным?

— Вы можете представить страдания от несоответствия с Мышкиным? Это космическое страдание! Если бы я настолько сильно страдал, сейчас бы не с вами сидел, а находился бы в больнице, в "Кащенко", и тогда точно был бы Львом Николаевичем Мышкиным. Но я же хитрый в этом смысле – я обезопасил себя тем, что сразу встретился с великим режиссером Някрошюсом.

— А вообще говоря, театр нужен Миронову-артисту или Миронову-человеку?

— В чем для меня ценность этой профессии? Это, по большому счету, такая, если хотите, исповедническая вещь. Если же относиться к этому иначе, смысла не вижу. Деньги зарабатывать? Скучно. Лучше тогда выбрать другую профессию – нормальную, чтобы работать с девяти утра и до шести вечера. Актерская же профессия бесконечна, это профессия нон-стоп, потому что когда работаешь, то даже спать не можешь. А если все-таки спишь... Ну какому токарю приходят во сне мысли, как выточить такую-то деталь?!

— Вы как-то сказали: "Раньше я все время был в колее, в работе. А сейчас мне очень хочется сына". С чем это связано? С усталостью или...

— С нормальной природой связано. С тем, что хочется детей иметь.

— Но до сих пор Вы об этом не думали – только работали, работали...

— Почему? Все время думал.

— Но Вы же по натуре трудоголик?

— Так говорят. (Смеется.) Хотя на самом деле я очень ленивый человек, очень.

— И какие женские образы Вам ближе, положим, Анна Каренина, Нина Заречная, в конце-концов, Варя из "Вишневого сада"? Ближе не как актеру...

— А как человеку, как мужчине? Много... А! Мне нравится Анна Каренина! (Речь о Татьяне Самойловой, сыгравшей эту роль. – С.Ш.) (Смеется.) Очень нравилась Вертинская в роли Нины. Я был просто влюблен в нее! Кстати, она позже замечательно играла в спектакле, была просто такой "любимой женщиной механика Гаврилова"! Это в "Тартюфе". У нее была огромная копна рыжих волос. Но когда я узнал, что это парик, очень сильно расстроился. Вот как дурит театр нашего брата-зрителя! И, конечно, очень нравится Варя в исполнении Инги Оболдиной. И мне жалко, что Лопахин ее не любит. Он любит Раневскую.

— Вообще, подытоживая, можно сказать, что в последнее время у Вас что ни роль, то на вес золота. Много ли предложений Вы получаете и по каким причинам обычно отказываетесь?

— Почему отказываюсь? Играть не хочется. Но на самом деле я мучительно, просто мучительно принимаю решения, причем каждый раз. И каждый раз жду (вздыхает), жду какого-то интуитивного прорыва: ну как, как поступить в этом случае?! Вот сейчас снимаюсь у Алексея Учителя в картине "Предчувствие космоса". Кроме того, получил уже три предложения... Нет, предложений много, но серьезных – только три.

— А насколько определяет выбор Ваша интуиция?

— Тут как сердце подскажет. А когда оно подскажет – это уже неизвестно. Оно ведь может долго мучить, правда?..

P.S. Автор благодарит "Виртуозов сцены" и лично Владимира Ушакова и Андрея Кулешова за помощь в организации интервью.