Евгений Миронов – один из самых востребованных актеров своего поколения, который вовсе не считает, что он пластилин в руках постановщиков

Он обладатель многих наград – в том числе премии "Триумф" 2001 года, любимец зрителей, член президентского совета по культуре. О том, случайно ли это, артист размышляет вместе с обозревателем "МН" Ниной Агишевой.

— К Вам успех пришел сразу?

— Нет, конечно, он не свалился как снег на голову. Ты сам достаточно тяжело и ответственно выбираешь, в какую сторону тебе идти. Помню, первый мой шаг серьезный в Москве был – решиться, помимо театра Табакова, сыграть что-то на стороне: я человек домашний, консервативный, и это было для меня что-то вроде полета на Луну. Однако "Орестея" Петера Штайна повлекла за собой Гамлета, наконец, это был шаг к трагедии, для меня неведомый и, возможно, никогда бы и не изведанный, потому что многие в таком репертуаре меня просто не представляли. Ничего во мне особенного, конечно, не было, наверное, Штайну нужна была просто краска, которой я соответствовал, но сам я стал относиться к себе как к трагическому актеру – и страшно погорел с ролью Ореста в Москве. Потом был реванш в Париже – словом, я за полгода пережил тогда почти столько же, сколько сам Орест.

Или другой поворотный момент: я как-то две недели сидел в Париже, учил французский и занимался боксом – должен был во французской картине играть главную роль боксера-эмигранта. Честно говоря, мне там не очень нравилось: сценария почти нет, на репетициях я проклял все на свете, но думал – каннская лестница все окупит. В этот самый момент мне позвонил Валерий Фокин и предложил роль Ивана Карамазова в спектакле "Современника". Слава Богу, еще не был подписан контракт, и на следующий день я уже сидел в самолете. Перед этим была ночь мучительных раздумий – как поступить? Актеры знают, как трудно даются такие решения и как много значит здесь интуиция.

— Как бы Вы сами определили свой актерский тип?

— Не знаю. Сейчас много говорят о том, что время нынче безгеройное – вот были Урбанский, Тихонов, это да. Но сегодня нет одномерных героев с преобладанием одной какой-то черты, пусть и самой благородной. Сегодня действительно героем может стать любой, как это и произошло в передаче "За стеклом", вокруг которой было столько споров.

— А Вы смотрели эту передачу?

— Смотрел, потому что в это время болел и был дома. Противно и интересно – две эти эмоции во мне боролись, но победила вторая. Интересно прежде всего то, как менялись люди. Это был очень жестокий эксперимент в первую очередь по отношению к самим участникам, но таково сегодня телевидение. Маски сняты, мы сейчас, как они, – звери! В передачу "За стеклом" попали обычные ребята, с улицы, а сейчас они уже звезды. Мне как актеру страшно важно все, что с ними происходит: как меняется выражение глаз, пластика. Это жестокая странность профессии.

— А Вы считаете, что эти молодые люди с их интеллектом и речью и есть современные молодые герои?

— Безусловно. Герой – это человек, которого время выдвигает на первый план, а оно ничего случайно не делает. И еще неизвестно, что это за ребята, такие ли они убогие, как иногда выглядят.

— Вернемся к театру. Несмотря на всю свою звездность, Вы храните верность родной "Табакерке", из штата которой не уходили никогда. Не угрожает ли ей сегодня то обстоятельство, что Табаков возглавил МХАТ имени Чехова?

— Угрожает. Несмотря на то, что у нас по-прежнему очень рабочая и творческая атмосфера, – никто без работы не сидит. Но мы не можем не чувствовать, что для Олега Павловича сегодня приоритетом является Художественный. Думаю, что со временем "Табакерка" трансформируется в некий экспериментальный творческий организм, место проб и поиска для молодых, а среднее поколение перейдет на большую сцену.

— А как Вы чувствуете себя в мхатовских стенах – ведь, помимо Вас, Марина Салакова, Марина Зудина, Виталий Егоров и другие уже вовсю здесь играют, и далеко не всегда удачно, о чем мне уже приходилось писать в связи с возобновлением "Чайки".

— "Чайка" – это огромное мое разочарование, причем разочарование прежде всего в своих способностях. Я надеялся, что смогу что-то сделать в этом спектакле. Ведь первоначально Олегу Николаевичу Ефремову роль Треплева совершенно не нравилась – он делал спектакль не про него, а про Нину. Чувствуя всей душой несправедливость такого его решения, я хотел сместить акценты – и у меня ничего не получилось по ряду обстоятельств. И потому, что партнеры, за редким исключением, принципиально не хотели ничего менять в старой конструкции, и потому, что так долго не может жить не то что спектакль – даже театр. Именно на репетициях "Чайки" я понял, в какое тяжелое положение попал Табаков.

— А Вы готовы ему помочь любой ценой, даже жертвуя собственными актерскими амбициями?

— Помощь должна быть честной – надо понимать, что ты на самом деле можешь сделать полезного. Планы театра не всегда совпадают с тем, что ты сам считаешь важным для себя в настоящий момент, что твое актерское "я" требует, куда ему идти дальше, как развиваться. Но, обретя новое актерское качество, я и Табакову могу пригодиться.

— И в какую творческую сторону Вас тянет сейчас?

— Мне интересно освободиться от своего багажа. Другую правду найти. Хочется попробовать что-то принципиально новое, даже не совсем театр. Как Евгений Гришковец – он нашел свой способ высказывания, ни на чей другой непохожий. Дело в том, что я вовсе не пластилин в руках постановщиков – не было ни одной работы за всю мою жизнь, в которой я бы полностью доверился режиссеру или автору. Спросите у Фокина, Штайна или Доннеллана, легкий ли я в работе человек – думаю, Вы получите отрицательный ответ.

Вот та же "Чайка". Все задаются вопросом, талантливый Треплев или нет. Мне кажется, что он человек хороший, и это важнее. Талант вообще – это искра Божья. Если ее поддержать, она может разгореться невиданно, а может и погаснуть. Для меня Треплев – от слова "трепетный", он больше поэт, чем режиссер или писатель. Была бы моя воля, я бы все переделал в этом спектакле и пьесу его поставил по-другому – так, как мог бы поставить ее Андрей Белый. Вот Белый – это для меня Треплев. Другое дело, что на него страшно повлиял разрыв с Ниной: обычно для творческого человека личная драма плодотворна, для него же она трагедия, и в этом загадка пьесы. Чайка – это, может быть, символ не столько судьбы Нины, сколько души Треплева, и она убита. Ведь неслучайно считается, что в чайках живут души погибших моряков.

— Возможно, Вы это и пытаетесь играть в спектакле, но он совсем про другое.

— Мне это безразлично. Схватка с монстром по имени МХАТ еще не закончена, и я упорно буду гнуть свое.

— А Вы не подумываете о режиссуре?

— Артисты все равно режиссеры своих ролей – но, посмотрев "Отелло" Някрошюса, думать об этом просто неловко.

— Есть у Вас чувство команды, которое наверняка было у Вашего учителя, когда затевался "Современник"?

— Нет. Может быть, оно появится чуть позже, когда нам будет за сорок. Сегодня стать хорошим артистом так же сложно, как и во все времена. Вроде бы прославиться легче благодаря телевидению – но о тебе на другое же утро могут забыть, потому что по другому каналу идет другой сериал. Много соблазнов, а актеру репертуарного театра, даже самого замечательного, если он ему целиком предан, приходится вести нищенскую жизнь – во многом поэтому из театра Фоменко сейчас ушло несколько лучших его артистов. Мне лично очень повезло: я имею возможность зарабатывать деньги, делая то, что мне интересно. А вместо чувства команды у меня чувство семьи – своей собственной семьи.

— Я знаю, что Ваши родители именно из-за Вас и Вашей сестры-балерины перебрались из Саратова в Москву, причем еще когда о Вас никто не знал. Они никак не были связаны с театром, но Вас всегда поддерживали – как Вы думаете, почему?

— Так они реализовали свою мечту о прекрасном. Мы жили в военном городке, и мама говорила: "Не дошла я – дойди ты, сынок". Я в четырнадцать лет поступил в Саратовское театральное училище, a сестра в десять – в балетную студию. Родители всегда нас безоговорочно поддерживали, поэтому бросили все: квартиру, работу – и уехали. Это мой тыл.

— А как Вы попали в президентский совет по культуре?

— Понятия не имею. Мне позвонили в Париж, где мы были на гастролях с "Борисом Годуновым", и поздравили – так я об этом узнал. Если это рабочий орган и есть возможность повлиять на что-то, я с удовольствием буду там работать, а если просто представительский – можно оттуда и уйти. Дело в том, что я не пофигист, как нынче модно. И во многом благодаря тому, что жизнь сводила с удивительными людьми. Они воспитывали примером: тот же Табаков, например. Мы были последним курсом, которому он отдавал столько времени и своей жизни. Он привозил ботинки тем, у кого их не было, делал какие-то подарки – абсолютно естественно, не напоказ, а мы ведь все жили без родителей, в общежитии без горячей воды. Мы видели его разным – но из всех ситуаций он выходил человеком. И это было лучшей школой. Достаточно было его взгляда, чтобы мы растаяли от стыда.

— Темп Вашей нынешней жизни Вас радует?

— Иногда хочется на какое-то время остановиться, уйти куда-то. После тридцати наступает некий рубеж – я на себе это почувствовал, – когда остро встает вопрос: что дальше? Хочется из бешеного потока жизни хоть руку высунуть. Недавно, как раз в момент репетиции "Чайки", я подумал, что если выживу, то уеду на время в один маленький городок – даже придумал точно, куда, но не скажу.

— А Ваша личная жизнь?

— Ущербна. Я Стрелец, знак достаточно целенаправленный, но сейчас цель одна – работа. Часто спрашивают, почему многие известные молодые актеры не женаты. Потому что люди сложные и профессия очень жестокая: требует или всего, или ничего. Кроме того, одиночество для творческого человека – вещь плодотворная. На моих глазах у многих очень талантливых артистов и режиссеров, которые на какой-то период времени обретали личное счастье, что-то отнималось. Это плата.