ЕВГЕНИЙ МИРОНОВ: ОН НЕ ПОШЕЛ В СЕКС-СИМВОЛЫ, ХОТЯ ЕГО ЗВАЛИ

Журнал "На экранах" №6, 2000
2000
Анна Гудкова, Наталия Москальонова

Удивительно, но никому не успело прийти в голову, что Евгений Миронов – тоже Миронов. Правда, в свое время Мария Владимировна подошла к нему и сказала, что Миронов может быть только один, но она была лицом заинтересованным, как никто. Да, в общем-то, и она, посмотрев фильм "Любовь", передумала, поцеловала и благословила. Он переиграл такую фамилию без борьбы, Мироновых стало два. Его все любят – зрители, его учитель Табаков, у которого он сначала мечтал учиться, потом учился, а теперь работает. Жюри фестивалей, которые надавали ему все возможные российские призы, режиссеры, которые удачно его снимали – в "Любви", "Лимите", "Мусульманине" и многих других хороших фильмах. Его любят папа и мама, которая сначала присылала ему из Саратова продукты, а потом просто переехала жить в Москву, когда он разболелся в своем театральном общежитии. Петер Штайн, наконец, любит! Миронов играл у него в "Орестее" и "Гамлете". И журналисты тоже любят. Хотя два года он не дает интервью. Пытаются журналисты найти какой-нибудь в Миронове конфликт, противоречие, драму, но, хоть и не находят, пишут о нем, как правило, все равно хорошо. А что касается громкой фамилии, то остается только добавить, что девичья фамилия его мамы – Доронина...

Вы не даете интервью, никогда не говорите о своей личной жизни. Но такая закрытость всегда вызывает болезненное любопытство и порождает массу слухов. Может, лучше не придерживаться позиций затворника, и тогда спадет этот болезненный интерес?


— Я не делаю из своей жизни легенду, как Грета Гарбо или Марлен Дитрих. Но рассказывать направо и налево о своих проблемах не хочу. Мне неприятно, что кто-то утром за завтраком будет читать в газете о моих личных проблемах. Я делюсь сокровенным, иначе беседа не имеет смысла. Встретиться, поболтать, похохотать мы с вами можем и без диктофона. Хочется быть честным, а это не всегда просто. Поэтому я не хожу на передачи, на всякие шоу, в которые меня зовут каждый день. Я не хочу быть растиражированным.

— А как Вы и Ваша семья относитесь к слухам и сплетням в прессе?

— Спокойно. Раньше я очень болезненно на это реагировал, а потом понял, что это часть Вашей профессии. Уж извините, не имею в виду Вас конкретно... Ради бога, пусть пишут, но ко мне это не имеет никакого отношения.

— И критику спокойно воспринимаете?

— Вас интересует, может ли меня критика раздавить? Уже нет. Это раньше я плакал из-за критики. После фильма "Любовь" я был ну просто золотой мальчик. Призы сыпались как из рога изобилия, и когда очередной приз задерживался, я слегка недоумевал, но в конце-концов он всегда падал в руки. Что бы я ни сыграл, журналисты пели дифирамбы, и так продолжалось до тех пор, пока после "Орестеи" Петера Штайна один критик не написал гадость про меня и моих товарищей. Я помню имя и фамилию этого критика, дай Бог ему здоровья. И я просто не поверил бумаге. Вот тогда меня можно было раздавить, у меня еще мозги были целлофановые. Знаете, когда надуваешь целлофановый мешочек, он так легко лопается. И если бы рядом не было моих друзей и родных, которые меня поддержали, не знаю, какие могли быть последствия. Знаете, я даже благодарен этому человеку, потому что понял, что, во-первых, все относительно, а во-вторых, порой провал полезнее, чем успех.

— И все же Вы привыкли к роли любимца публики...

— Как любимца – так и нет. Первый провал у меня был в школе. На каком-то концерте меня попросили спеть. И я решил исполнить трагический репертуар. Выучил песню про комсомольца (начинает петь):

Парень девятнадцатого года
Умирает на сырой земле.
Тихая полтавская погода
Стынет на запекшихся губах...


Я пытался петь, как Кобзон, и это в возрасте двенадцати лет. Но казалось, что так хорошо получается. И вот концерт, объявили песню, все настроились серьезно. Я начал играть на абсолютно расстроенном пианино и петь. Слышу: стоит гул и мне аплодируют. Думаю: проняло. Закончил под страшные аплодисменты, учителя утирали слезы с глаз. Сошел со сцены, и тут мой одноклассник говорит: "Слушай, тебе надо идти в цирк, мы так никогда не хохотали". Для меня это была жуткая трагедия – меня не поняли. Я убежал, спрятался, не хотел возвращаться в школу. Такой я был наивный дурачок.

— Когда возникают проблемы, Вы по-прежнему убегаете и переживаете их в одиночку или делитесь со своими близкими?

— Вообще-то проблемы я пытаюсь решать сам. Я их ни на кого не вешаю. Эту ношу, я уверен, каждый несет сам. Ну, конечно, есть человек, с которым я делюсь, но не проблемами, а радостью, счастьем.

— А в проступках в детстве легко признавались?

— Хотел сказать: у меня проступков не было! Ха-ха-ха!

— ???

— Понимаете, у нас такая демократичная семья. Я рос, как в оранжерее. Если уронил ты ложку или вилку, тебя обцеловали бы всего – "ты мой сладенький, уронил вилочку". И я всегда с ужасом слушал, как мои одноклассники рассказывали, что их порют или еще что-то...

— Вы старший сын в семье?

— Да. У меня есть сестра Оксана. Она балерина.

— А младших детей обычно больше любят. Не было ревности?

— Нет. Такого не было. Но она рано оторвалась от дома, уехала в Питер поступать в балетную академию.

— Наверное, дрались с ней в детстве?

— Нет. Говорю же, у нас идеальная семья. Мы устраивали кукольные спектакли для родителей и гостей. Разыгрывали всяческие баталии, строили шалаши, окопы у нас были. Я в школе даже поставил мюзикл "Красная Шапочка", Оксана играла главную роль.

— Ну, а прозвище у Вас было в школе?

— Не-а.

— И не курили украдкой, и портвейн в подъездах не пили?

— Это Вы к Машкову обращайтесь, к другу моему. Курить пробовал. Подумал: почему я такой хороший? почему не курю? Взял у отца сигарету "Астра", пошел на улицу. Мы жили в военном городке под Саратовом, у нас была такая достопримечательность, как Дом культуры. Я пришел туда, прикурил у какого-то пацана и тут почувствовал какой-то странный запах, но не обратил внимания. А когда вернулся домой, увидел, что опалил все ресницы, точнее, сжег их с бровями вместе. Так закончилась моя попытка закурить.

— Родителям не признались в этом?

— Мама у меня все видит под землей. Она взглянула на меня: "Что, покурил? Опалил все?" И даже не ругала. Я начал курить в девятнадцать лет, уже учась в Школе-студии МХАТ. В учебном спектакле я играл парня, который издевается над учителями, закрыв их в сарае и держа прикуренную сигарету над бензобаком. Отрывок шел двадцать минут, и все это время нужно было курить. Наш педагог Авангард Леонтьев, увидев, как я обращаюсь с сигаретой, сказал: "Это нужно немножко откорректировать". И я откорректировал. Десять лет курил по пачке в день.

— Как же Вы тогда смогли бросить?

— Я начал курить из-за работы и бросил из-за работы. Полтора года назад, первого августа, у меня начались репетиции "Гамлета". Во время репетиций Петер Штайн объявлял "eine kleine pause". Это перерыв на семь-пять минут. Все шли курить, а меня Штайн задерживал, чтобы обсудить монологи. И так получалось, что курить я не успевал, а потом понял, что этим заниматься просто некогда. Да и Гамлет не курил...

— Говорили, что Вам приходилось много спорить со Штайном на репетициях. Вы вообще легко вступаете в конфликт?

— Я всегда отстаиваю свою точку зрения. Актеры бывают пластилином в руках режиссера, но я считаю, что актер и режиссер должны быть соавторами. Иначе я не работаю. Я не стеклышко в мозаике. Вот такой я принципиальный. Что касается "Гамлета", именно Штайн влюбил меня в эту роль. Я никогда не хотел ее играть. Казалось, скучно – ходит и нудит, и нудит, ничего не делает. Сам я человек эмоциональный и люблю действие. Но когда мы начали работу над пьесой, Штайн так рассказывал о Шекспире, показывал нам свои переводы, что я влюбился в роль, до сих пор я в беспамятстве.

— Женя, а правда, что Вы этот спектакль фактически восстанавливали и потом, когда спектакли шли в Цирке на Цветном бульваре, Вы играли бесплатно?

— Ох... Нет, это неправда. Хотя за эту роль я готов сам приплачивать каждый раз, когда выхожу на сцену. Что касается восстановления, то мы отыграли около двадцати спектаклей подряд и я оказался в санатории, так тяжело роль далась. Полгода была пауза, и я думал, что просто умру, если не буду играть эту роль. И мы восстановили спектакль, но на другой площадке, на цирковой. Знаете, я сыграл настоящего шекспировского Гамлета. Ведь играем на арене, вокруг сидят зрители, как в шекспировском театре "Глобус". Общаясь в каждом монологе со зрителями, Гамлет уже не одинок. Он делится своими проблемами со всеми, пытается советоваться, что ли... Мне лично это очень помогает. И еще в цирке зрители раскрепощаются. Что они делают! Две тысячи человек хлопают, кричат: "Гамлет!" Когда я убиваю Клавдия, они аплодируют, как на гладиаторских боях. Однажды, во время сцены дуэли с Клавдием, когда я его ранил, зал взревел. Все решили, что он убит, как будто не читали пьесы. И Саша Феклистов – Клавдий – даже не знал, говорить ему текст дальше или умереть сразу. Вдруг зрители начнут кидаться какими-нибудь предметами.

— В "Табакерке" много спектаклей поставил скандально известный Андрей Житинкин, сделавший себе имя на спектакле "Игра в жмурики", где пятьдесят процентов речи составлял мат. А Вы согласились бы играть в подобном спектакле?

— Автор "Игры в жмурики" принес мне пьесу "Чикатило", написанную специально для меня. Всю пьесу герой сидит на унитазе и произносит монолог, в котором нет почти ни одного слова из нормированной лексики. Что в моем творчестве натолкнуло его на мысль написать такую пьесу специально для меня?.. Естественно, я отказался.

— А как Вы к мату относитесь?

— Нормально. Иногда ругаюсь, бывает на съемочной площадке, если меня что-то заденет.

— Летом Вы купили новую квартиру на Чистых прудах, специально этот район выбрали, чтобы до родного театра близко было?

— Нет, раньше в этой квартире жила моя знакомая. И когда выяснилось, что она переезжает, я решил купить эту квартиру. Я увидел это место и влюбился, я всегда влюбляюсь с первого взгляда. Что-то екает такое...

— Вы живете вместе с родителями, не мешает ли это личной жизни?

— Конечно, бывают конфликты. Рано или поздно у меня будет своя квартира, может быть, недалеко от этой. Пуповину, которая нас соединяет, перерезать нельзя, да и не хочу ее перерезать. Не потому, что я такой хороший мальчик-колокольчик, просто мои родители ради меня и Оксаны отказались от своей жизни. У них нет профессии, они продали свой дом в Саратове, и они только занимаются нашими "болячками". И как я могу поступить? Сказать: все, спасибо, до свидания? Нет, мы вместе навсегда.

— Существует такое выражение – "папенькина дочка", "маменькин сынок". У Вас есть такое разделение?

— Наверное, есть. Когда Оксанка уехала учиться в Питер, папа поехал туда, чтобы ее поддерживать, устроился на работу. Когда я учился в Москве и сильно заболел, приехала мама...

— Кто Ваши родители по профессии?

— Мама работает в "Табакерке", она первой встречает наших зрителей – билетики на входе проверяет. Папа – шофер. Он у нас все может, у него золотые руки.

— Вам это не передалось?

— Все Вам расскажи. Нет, не передалось. И машину я пока не вожу.

— Времени нет учиться?

— Нет, да и лень. Надо бы заняться. Права подарили. Но я хочу сам научиться, честно.

— Гонорар профукать можете?

— Родители не дают. Каждый раз мечтаю профукать!

— А Вы с мамой советуетесь, например, сниматься в этой картине или не сниматься?

— Решаю всегда я сам. Просто иногда даю ей сценарий, потому что она очень непосредственно реагирует и я доверяю ее природному чутью.

— А она Вас до сих пор пытается воспитывать?

— А как же! У меня была серьезная проблема. Мне казалось, что родители в какой-то момент перестали меня понимать и что они не растут вместе со мной, не въезжают в мои проблемы. Я ужасно мучился и стал их перевоспитывать. Но это бесполезно. Их надо любить такими, какие они есть. А все претензии оставлять самому себе.

— Ваша мама рассказывала мне о том, как она выносила чай на лестницу Вашим поклонницам, разговаривала с ними. К девушкам, которые проявляют к Вам интерес, она относится хорошо, а как она относится к девушкам, к которым проявляете интерес Вы?

— Серьезно. Это флюорография, я Вам доложу. Она очень гостеприимная. Но если ей что-то не понравится, это тяжелый случай. Правда, ее природная интуиция никогда ее не подводит. Но я всегда старался не быть маменькиным сынком, и даже если она права, я поступаю по-своему.

— А роль из-за романа можете упустить?

— Из-за романа я профукал роль Чонкина. Никита Сергеевич Михалков и Олег Павлович Табаков посоветовали режиссеру фильма Иржи Менцелю взять на эту роль меня. А у меня в это время был красивый роман, я не ходил, а летал и думал: как хорошо все складывается. И когда пришел на пробы, то просто взгляд с трудом фокусировал. Но не от перепоя, а просто перед этим не спал ночь.

— Роль упустили, а роман-то продолжился?

— Нет, завял.

— А Вы красиво ухаживали?

— Очень неумело. Скорее, ошалело, а не красиво.

— Вам трудно было назначить свидание в первый раз?

— Назначить было нетрудно, только толку от этого было мало. Как сейчас помню, в двадцатиградусный мороз я ждал у станции метро "Аэропорт" на улице. Бегал греться в телефонную будку, где не было одного стекла. Я ждал с десяти вечера до трех часов ночи. Стоял с букетом, который к ночи превратился во что-то странное. А я все стоял, на лбу у меня уже было просто написано: "И-ДИ-ОТ". Понимал уже, что никто не придет, но ждал. Запомнил это свидание на всю жизнь.

— А сейчас способны вот так кого-нибудь прождать?

— А кто знает? Не знаю, не могу сказать.

— А какими качествами должен обладать человек, которого бы Вы хотели видеть рядом с собой?

— Она должна меня понимать. Трудно сказать, когда встретится такая девушка. Все может случиться совершенно спонтанно. Это не прогнозируется. Екнуло что-то такое и думаешь: твое это или нет? Но екает постоянно.

— Так Вы влюбчивый?

— А как же!

— Какой Вы представляете свою семью. Рэйф Файнс говорил, что хочет большую семью, а детей не хочет...

— Я к семье отношусь очень серьезно. Ведь у меня есть пример перед глазами – моя семья. Сейчас нет почвы для создания семьи. Квартира нужна... Может, я не прав... Но тогда нужно было жениться в восемнадцать лет, когда плевать на все и с милой рай в шалаше... Но случилось по-другому, значит, так надо.

— Как складывается Ваш распорядок дня, на чьих плечах лежит весь быт?

— Я дома бываю месяца три в году. Я гость дома. Мама уже достает фотокарточку, чтобы вспомнить, как я выгляжу. Все на себя берут мои близкие. Иногда возьму пылесос, но что-то меня отвлечет, я все брошу, потом вспоминаю: о-о-х! недоделал! А все уже сделано...

— А чем Вы так заняты, что Вас невозможно застать дома?

— Ну, как – чем занят... Так сразу не расскажешь. Репетиции, съемки, радио...

— Радио?

— Марлен Мартынович Хуциев сделал радиосериал "Пушкин" и предложил мне роль самого Александра Сергеевича. Он так давно хотел сделать фильм о нем, но все не получалось, когда-то на роль Пушкина был утвержден Харатьян. Надеюсь, что весной этот спектакль выйдет на радио России. Еще снимаюсь в фильме по роману Владимира Богомолова "Момент истины" и играю там сложную роль капитана Алехина. Главная сложность соответствовать уровню правды этого великого романа.

— Женя, раньше Вы часто рассказывали огромное количество смешных и нелепых историй. А сейчас курьезы и нелепости имеют место?

— Был курьез. Решил недавно проехать в троллейбусе одну остановку. Захожу в троллейбус, билета нет – и вдруг контролеры. Увидев меня, один из них как закричит: "Сла-а-а-в! Миронов попался! Что ж Вы без билета! Не стыдно?" С одной стороны, смешно, с другой – все обернулись и смотрят. Я чуть не провалился. Мы вышли на следующей остановке, они взяли у меня автограф и штраф!

— Раньше вы с Машковым были не разлей вода – вместе учились, жили в общаге, играли в спектаклях, вас непроизвольно всегда сравнивали друг с другом, и казалось, что вы соперничаете. Было такое?

— Мы с ним как два клоуна – белый и рыжий. Как они могут соперничать? Только шутя и придуриваясь. Да, я не пошел в секс-символы, хотя звали. И не раз, особенно после фильма "Анкор, еще анкор!", предлагали кучу сценариев, где надо было чуть подкачать грудь и торсом заняться. Но мне это быстро надоело.

— Не любите спорт?

— Я каждый день делаю зарядку. Меня научил Никита Сергеевич Михалков. Мы были с фильмом "Ревизор" в Монреале на фестивале. И там в гостинице был шикарный бассейн и тренажерный зал. Каждое утро я плавал, нежась на волнах, и каждый день видел, как самоистязает себя на тренажерах Никита Сергеевич. И я попробовал заняться спортом, мне понравилось, я стал делать зарядку, и, кстати, после нее я себя гораздо лучше чувствую. Но страсти к спорту у меня нет.

— Изменился ли круг Ваших друзей? У Вас есть время, чтобы ходить в гости или принимать гостей?

— Круг друзей изменился. Многие мои однокурсники, с которыми я учился в Саратовском театральном училище, почти не звонят, то ли думают, что я зазнался, то ли еще что. Печально это все. Но гости ко мне приходят. У нас хорошая компания, и последние годы мы всегда вместе справляем Новый год. В этом году устраивали карнавал.

— Не жалеете, что у Вас совсем нет свободного времени?

— Нет. Я люблю свою профессию, потому что очень любопытный.