ВОСПРИИМЧИВЫЙ

Газета "Версия"
10.08.1999
Лариса Алексеенко

Евгений Миронов: "Я не ди Каприо"

Седьмое чувство подсказывало: что-то произойдет. Очевидное, но невероятное. Лифт остановился. Двери расползлись, и передо мной оказался Евгений Миронов. Совершенно случайно. Проездом с одиннадцатого на первый. Просто фатум какой-то!

Как потом выяснилось, к фатальной предопределенности мой собеседник относился без должного внимания. А вот к авантюрам...


— К ним отношусь очень серьезно. В каждой авантюре должен быть проработанный план, – заявил он, уже сидя за столиком в кафе, тщетно дожидаясь заказанного сока. Общепит не спешил демонстрировать снисходительность. Даже по отношению к звезде.

— И каким же был самый головокружительный план?

— Фестиваль "Кинотавр". Второй по Рудинштейну и первый в моей жизни. Успех фильма "Мусульманин" мне очень помог. И материально, и профессиональные знакомства появились. Тогда я был наглым. И это помогало преодолевать какие-то препятствия. Я знал, что все могу. Правда, мне никто этого не говорил. Я сам себя уговаривал. Я прекрасно понимал, что я могу, а что нет. Как и то, что надеяться нужно только на себя. Хорошо, когда у тебя есть друзья, на которых ты можешь положиться, но на это не всегда и не всем везет. Не знаю, мог бы я на кого-нибудь опереться семь лет назад? Наглая самоуверенность может быть присуща только двадцатилетним. Потом приходят сомнения. И это хорошо, это развивает. Когда ты начинаешь вдруг сомневаться сам в себе. Это – двигатель.

— Тогда и начинаются гамлетовские вопросы?

— Да, каждую секунду. Быть или не быть – перед каждым решением. Перед любым поступком. Нужно принимать решения, а не мириться с жизненными обстоятельствами.

— Гамлетовский саксофон в спектакле Штайна – это выбор или обстоятельство?

— Это – снег на голову. Инструмент красивый и сексуальный, но очень трудный. Я его так и не освоил. В спектакле умело делаю вид, что играю на саксе.

— Может, следует временно отложить его и для начала освоить что-нибудь попроще?

— Почему нет, если нужно будет для дела, для роли. Я всегда люблю что-нибудь осваивать.

— Видимо, с музыкальным слухом дела обстоят хорошо.

— Неплохо. Попеть люблю – это наследственность. Нашу любимую семейную песню "Огней так много золотых на улицах Саратова" (я ведь из Саратова) мы всегда поем, когда собираемся вместе. А дальнейший репертуар может быть самым разным. Все зависит от того, как пойдет веселье.

— То-есть, от дозы?

— Я человек непьющий, но выпивающий. Из последних предпочтений – виски с колой. До этого пил водку.

— Если верить фильму "Мама", Вы и с коксом знакомы. Или это провокация?

— А Вы поверили мне в фильме? – оживляется Евгений. – Значит, я добился своего, не важно, каким путем!

— Неубедительно нюхали, – возражаю гениальному актеру, не из вредности. Аргументирую: – Невозможно принимать допинг на подводной лодке, когда она под воду погружается. Неудобно.

— А Вы пробовали? – парирует актер и соглашается, что действительно было не очень удобно, съемки-то проходили не в самых теплых морях. – Холодновато было – вода плюс пять. Как только я выходил из воды, девушки тут же начинали меня разогревать. Были на съемочной площадке специальные девушки.

— Уж не из скандально ли знаменитой "Голодной утки" были эти девушки? – Ехидничаю: одна из сцен фильма снималась именно в этом злачном и шумном местечке на Кузнецком.

— Девушки из "Голодной утки" – отдельная история, – заговорщицки говорит Миронов, и у меня такое чувство, что сейчас он мне расскажет самую страшную тайну всей его жизни. – Я думал, что в мои 30 лет я уже всего насмотрелся и потрясти меня невозможно. Но то, что я увидел в "Голодной утке", меня шокировало. Мы приехали на съемку. Был женский день. Знаете, что это такое – женский день в "Голодной утке"? Когда мужчин не пускают. Одни девушки, и все для них – алкоголь и мужской стриптиз. Шоу разогревает их до кондиции, и такое начинается! Я только хотел посмотреть, что же там все-таки происходит, а меня схватили и куда-то понесли. "Неужели так можно отрываться?" – подумал я, когда увидел, как это делают 15-летние девчонки. Потом они голенькие лежали на кафельном полу: кто-то от усталости, а кто-то без сознания от перевозбуждения, и их, чтобы привести в чувство, били по щекам. Одна девочка просила меня расписаться на груди. Конечно, в том состоянии меня могли попросить расписаться и на другом месте, но я не стал бы этого делать.

— Уж не боитесь ли Вы поклонниц?

— Вопрос не по адресу. Я не Леонардо ди Каприо, его спросите. Я – Женя Миронов, Евгений Миронов, Евгений Витальевич, назвал все возможные имена. Меня же не разрывают на части. Что ж я буду рассказывать, боюсь я их или не боюсь? Будут разрывать, тогда скажу.

— Недолго ждать осталось. Неожиданно наркоманом-музыкантом и сутенером Вы уже стали, а порок привлекателен.

— Что тут неожиданного? В этом тоже есть своя романтика.

— Или очередная смена амплуа. Виртуозная игра актера. Все время пытаюсь понять, когда кончается Ваша роль, когда Вы – это Вы? Какой Вы? И понять не могу.

— Какой я? – спрашивает Миронов, однажды сетовавший на то, что принимают его в жизни за милого, обаятельного, простого парня. – Чтобы понять, надо спешить к себе, стараться достучаться. А достучаться трудно. Монолог "Быть или не быть?" ведь об этом – как прийти к самому себе. И о том, что такое смысл. И что есть "я" в этом мире. Для чего я родился и кто я такой? На этот вопрос приходится отвечать каждый день. Если бы я не сыграл Гамлета, может быть, к этому еще и не пришел бы.

— Ведь шекспировский герой постарше Вас.

— Неизвестно. Упоминаний о его возрасте нет. Известно только, что он "был тучен и одышлив". Можно предположить, что ему было под сорок, может, больше или меньше. Я думаю, что ему было около тридцати. Переходный возраст.

— Некоторые, переживая свой "переходный возраст", называют это состояние кризисом среднего возраста.

— Для меня это выдуманная история. Кризис либо есть, либо его нет. А какого он возраста: среднего, начального или последнего – это кому как выпадет. Но переломный момент бывает у всех. И хорошо, что бывает. Он необходим для осмысления того, что ты уже сделал, и того, что будет дальше. "Тишина?" – как говорит Гамлет Гамлетович. Или нет?

— К тому, что уже пройдено, не скучно ли возвращаться? Играть то, что уже перерос?

— Мне пока везет. Роли предлагают соответственно моему возрасту. Хотя... Несколько лет назад я играл Хлестакова. Режиссер картины Сережа Газаров сказал, что через два года я эту роль уже не сыграю. Уходит непосредственность. В кино это важно. В театре тоже важно, не до такой степени. Но, думаю, Мышкина я уже не сыграл бы. Что-то ушло. Я это чувствую. Я – восприимчивый. Еще плакать не разучился, что для мужчины не стыдно. Не подумайте только, что плачу каждый день. Я живу как все. А Вам что, кажется, что у меня не жизнь, а киношный вариант? У меня тоже умирают близкие люди, уходят друзья. Все как у обычных людей. Только в большей степени. Потому что все происходит на виду. Но я научился прятаться в ракушечку. То, что нужно показать, – показываю. Это моя работа, я считаю, что обо мне должны судить по моей работе. А не по тому, как я живу. Это – мое личное.

— Лично для Вас роли пишут?

— Да. Роль в "Маме" была написана специально для меня. И так, что все мои партнеры мне завидовали, считая ее лучшей. Не знаю, насколько я оправдал Денисовы надежды (Денис Евстигнеев – режиссер фильма "Мама" – Прим. ред.), но роль я изменил. Добавил вспыльчивости. Я ее "вычислил", когда увидел маленького Овечкина в документальном фильме. Он давал показания в суде. Сникший мальчик, переживший – не дай Бог! – такое, но я увидел, как он стрельнул глазами на судью! Его реакция – две секунды, и я понял, какой отпечаток наложила эта история на его маленькую душу. Я понял, что должно быть в моем герое.

— А может, Вам эта вспыльчивость близка, может, Вы скрытый истерик?

— Когда надо – истерик. Показать? – уже готовый к этюду, говорит Миронов. И так говорит, что нет ни капли сомнения по поводу того, что истерика будет высший сорт. Становится не по себе, оттого и кричу поспешно: "Нет!", а в ответ раздается торжествующе-злодейское: – А-А-А!!! Верите! Думаете, наверное, что я только прикидываюсь хорошим? Нет, я опять говорю не о жизни, а только о профессии. У артиста нервы должны быть оголены. Конечно, есть и такие: перед ними атомный взрыв состоялся, а в глазах – ни одного отпечатка. Артист должен, как Владимир Семенович Высоцкий писал, с оголенным нервом воспринимать все, что вокруг него происходит. А это, несомненно, бесследно не проходит. Высоцкий был пророком, человеком, который кричал правду. Кричал один, а все стояли и слушали, открыв рот. Сейчас как он и нельзя было бы. Изменилось время, все изменились. Если будешь так кричать, тебя никто не услышит. Иногда можно сказать шепотом, и это прозвучит сильнее и страшнее крика. Мне это интересно. Я – артист. Я играю роли. Я тоже кричу. Но у меня свой способ. Те роли, которые я выбираю, и те поступки, которые совершаю, – это мое отношение к миру. Можно назвать это криком.