ЕВГЕНИЙ МИРОНОВ: У МЕНЯ ДУРНАЯ ПРОФЕССИЯ

Газета "Стиль жизни"
Наталия Щеглова

... Евгений Миронов обладает особым мироощущением. И в жизни, и на сцене. Он производит впечатление человека импульсивного, обладающего каким-то удивительным магнетизмом... и безумно одержимого своей работой. Легкий, пластичный, многоликий на сцене и удивительно цельный в жизни, как мне показалось, сосредоточенный на одном: своей работе в театре и кино. Звезда без звездности. Простой и очень эмоциональный в общении.

Его голос, порой еще по-мальчишески звонкий, буквально завораживает: столько в нем тонов и оттенков – от страстного полушепота до стальных металлических нот. Добрые голубые глаза мне показались немного грустными и очень проницательными. За годы актерства он научился как психолог разбираться в людях. И все же, наверное, порой ошибается. Не без этого...

— Евгений, чем прогневали Вас журналисты, от которых Вы бегаете как от чумы и которые, в свою очередь, называют Вас мучителем?


— Все очень просто. В какой-то момент мне надоело, что журналисты врут, приписывают мне слова, которых я не говорил, публикуют на страницах газет нелепейшую информацию (просто диву даешься, откуда они только ее берут). Причем все безнаказанно. А зачастую журналисты задают вопросы для того, чтобы только выставить себя. Меня это стало раздражать. Надоело: кругом одна суета. Поэтому в один прекрасный день я решил облегчить жизнь и себе, и журналистам – и не давать интервью.

— Спасибо, что сделали исключение. Ваша актерская биография настолько феноменальна, что поневоле напрашивается вопрос: Вы росли вундеркиндом?

— Нет, рос обыкновенным. Но не припомню ни одного момента, когда бы я не хотел стать артистом. Еще в школе я делал какие-то спектакли. Любовь к театру у меня, наверное, в генах. И родители мечтали, чтобы я стал актером. Моя сестра, Оксана, тоже актриса: балерина, танцует в труппе Касаткиной и Василева.

— "Всем хорошим во мне я обязан книгам", – утверждал Горький. А Вы?

— Своим родителям, только им, и, конечно, тем людям, которые помогли мне стать актером.

— Евгений, когда за плечами столько сценических откровений, находок, как Вы умудряетесь избегать схематичности и актерских шаблонов, которыми так грешат многие?

— Не открою истины, если скажу, что над каждой ролью работаешь по-разному. Чтобы войти в роль, надо подумать, поразмышлять. Тут нет готовых рецептов. Одни актеры идут от формы, другие – от содержания. Это процесс сложный, невидимый, неоднозначный, его даже в систему трудно выстроить. По моим собственным наблюдениям, работа над ролью похожа на то, как будто в темной комнате на ощупь пробираешься, то и дело ударяясь обо что-то. Бывает так, что я не нахожу решения роли, а потом оно неожиданно само приходит. Конечно, это сейчас мне легко говорить, а когда ищешь и не находишь – мучительно. Словом, процесс не из приятных.

И конечно, существует соблазн идти тем путем, который тебе уже принес успех. Но делать все время то, что хорошо получается, – смерть для актера. Знаете, как Олег Павлович говорит об этом? Штамп – это однажды найденный и закрепленный успех.

— Ваш Иван Карамазов в театре "Современник", одна из Ваших последних работ, пугающе вдохновенен, просто на грани подсознания и сумасшествия. Мне показалось, что Вы к нему очень снисходительны.

— Понимаете, Ваня, в силу огромного эгоизма, честности и страстной требовательности к себе пребывает в состоянии постоянной борьбы. Он только хотел разобраться в этой жизни, в ее смысле и так далеко зашел в своих поисках и размышлениях, что он как бы отрывается от земли. Понимаете, он буквально над всеми людьми. Вспомните, какие жестокие примеры приводит Ваня: о детях, о том какие мучения и страдания выпадают на их долю. Ваня увидел и понял зло, которое происходит в мире. Увидел и испугался: а где же Бог-то? Как мне казалось, он нашел свой путь.

В финале спектакля он сходит с ума. Помните у Достоевского: "Значит, не как мальчик я верую во Христа, а через большое горнило сомнений..." Любой сойдет с ума.

— Может быть, Вам покажется странным, но Вашу работу в "Карамазовых" я связываю с образом Николая в фильме "Мусульманин".

— Думаю, что это не случайно. Наверное, если бы не было в моей жизни "Мусульманина", то и Карамазов не состоялся бы.

— Ваш герой в "Мусульманине" выглядит человеком не от мира сего, как будто пришедшим с другой планеты. Он весь в себе?

— "Афганец", обратившийся в мусульманство, возвращается из плена домой и чувствует себя чужаком в своем доме. Но – став иноверцем, он обрел нравственную чистоту и мудрость... Работая над образом Николая, я решил сделать что-то менее эффектное, более скупое, сдержанное. Многим критикам это не понравилось.

— Вам довелось работать с одним из самых выдающихся режиссеров современности – Петером Штайном.

— Знаете, хороший режиссер – это всегда хороший режиссер, где бы он не жил и на каком бы языке не говорил. Я работал со Штайном только однажды, в спектакле "Орестея" Эсхила. Но этого вполне достаточно, чтобы понять – это человек высокой культуры. Он настолько досконально знает все про эту эпоху, что просто удивительно. Оказалось, что любая деталь имеет огромное значение. Во всем свой смысл.

Мне представляется, что Петер Штайн – айсберг. Верхушку его мы видим, ощущаем, но еще очень много остается скрытого, "непрочитанного". Однажды, когда мы репетировали с ним сцены из спектакля, который играли уже целый год, он вдруг стал рассказывать нам очень интересные вещи. Я его спросил: "Почему Вы нам раньше об этом не сказали?" – "Тогда вы были еще не готовы к этому"— ответил он.

Работа со Штайном – творческая работа на перспективу. Этот процесс беспрерывный. Штайн из тех немногих, которые работают не на сиюминутный успех. Сейчас время толкает всех на срочный, быстрый, ужасно эффектный результат. Только сегодня. А завтра все: ураган успеха, конная милиция, статьи, отклики, репортажи. Штайну это совершенно не нужно. Он работает для другого, понимаете?

— Вам это нравится?

— Да. Это мною очень уважаемо. Хотя поначалу то, что он предлагал, порой мною отторгалось. Человек же я, актер – хочется успеха моментального. Но надо устоять от соблазна идти проторенной дорожкой. Гораздо важнее идти к тому результату, которого добивается Петер Штайн.

— Так, выходит, Вам зрительский успех не важен?

— Все относительно. Настоящий грандиозный успех и всенародную любовь актеры имели в былые годы. Это были подлинные кумиры. Сейчас достичь такой популярности практически невозможно. Наверное, есть для этого и объективные причины. В театр ходит почти одна и та же публика. А кино, сами знаете...

— Да, раньше актеры становились предметом обожания и подражания, их копировали, ими восхищались. Шили платья под Гурченко и причесывались под Ларионову. Сейчас такого нет. Почему?

— Время другое, соответственно, и отношение к актерам изменилось, ныне больше в моде политики – так я себя успокаиваю. На самом деле успех для артиста – это очень важно. Но мне, честно говоря, хватает моих постоянных зрителей, которые приходят в театр.

— Вы объездили со спектаклями всю Европу, были в Америке и Японии. А Вас не привлекает работа за рубежом? Вас же приглашали сниматься и в Америку и во Францию?

— Там все надо начинать с нуля. Но главное, чтобы работать там, необходимо стать похожим на них. Стать как они. На это уйдут годы. А зачем? У нас все совершенно другое, притом безумно интересное. Мы-то совсем другие. У нас даже комары кусают как звери, как волки, гоняешься за ними, а поймать не можешь: приловчились к этой жизни. Там же комары такие ленивые, словно коровы, убить их ничего не стоит, не приспособленные они к выживанию. Какая там Европа и Америка... Для артиста родиться в России – это счастье!

— Так Вы довольны своей профессией?

— Дурная она. Почему? Ничего такого за собой не несет. Ни большого успеха, ни крупных заработков. Сейчас я, конечно, уже втянулся в эту жизнь. Мне она интересна.

— Евгений, Вы производите впечатление человека, которому чужда суета, который как бы в своем мире, почти как в табакерке.

— Меня приглашают на презентации и в клубы почти каждый день. Подсветиться где-то, мне это не интересно. А там, где тусовка, общаться с друзьями, знакомыми невозможно. Суета какая-то, да и только. "Привет, привет!" Вот и все. Так зачем тусоваться? Не вижу смысла, да и времени у меня нет. Может, это и хорошо.

— У Вас много врагов и завистников?

— Боюсь показаться хорошим, но у меня такое чувство, ощущение или на самом деле это так – что у меня их нет. Здесь, в нашем театре, кто кому завидует? Все вкалывают с утра до вечера.

— С людьми мы вроде разобрались, а как Вы относитесь к звериному миру?

— У меня живет дома такса Лайма. Она появилась случайно: мы вместе снимались в фильме "Любовь". Тогда она еще была щенком. Увидев ее, я сказал: "Я ее забираю". С тех пор она живет у нас. Кстати, породистых кровей. Добивается почти всегда своего. Настоящая чума, хитрая. Уникальное существо. Низкая и длинная, она обожает сидеть на шкафу – тогда можно смотреть на нас сверху вниз.

— Ей, видимо, хорошо живется у вас?

— Это не она живет у нас, а мы – у нее.

— До встречи с Вами многие мне говорили о Вас как о гениальном человеке. Как Вы относитесь к такой оценке?

— Как-то я был на концерте Рихтера. Он вышел на сцену – и сразу стал заниматься тем, что ему очень интересно. Было ощущение, что он словно играет за стеклянной перегородкой, мы просто присутствуем и смотрим. А нас он не видит. Это такое отрешение. Потом, после концерта, Рихтер словно удивился, увидев реакцию зала! А там – сумасшествие какое-то! Это прекрасно, но такое мало кому дано...

Говорят, что Евгений Миронов похож на молодого Олега Даля, хотя мне представляется, что по природе своего актерского дарования он ближе к Михаилу Чехову. Вернее всего – Миронов не похож ни на кого. Сам по себе. И всегда разный. Богом данный ему талант он не распыляет по пустякам, наверное, уверенный в том, что все придет, что должно придти. И оно приходит. Свидетельство тому – его роли в театре и в кино.