"Бедная Лиза" Аллы Сигаловой в Центре имени Вс. Мейерхольда

Однажды к руководителю Театра Наций Евгению Миронову пришли хореограф Алла Сигалова и народная любимица Чулпан Хаматова. К дамам присоединился премьер балета Большого театра Андрей Меркурьев. Они задумали необычную вещь – пластический спектакль по современной оперной партитуре с участием драматической актрисы и классического танцовщика. Это не первый опыт в мировой практике (в Лондоне был сходный проект с Жюльетт Бинош, которая выступила как танцовщица в проекте хореографа Акрам Хана). Миронов предоставил средства и площадку для репетиций. Так родилась хореографическая новелла "Бедная Лиза", в основе которой – одноименная опера Леонида Десятникова.

Композитор прочел историю несчастной любви как сгусток умеренного минимализма: в медленно разворачивающихся звуках царит неоромантическая "меланхолия", перебиваемая всплесками стаккато. Камерный опус для тенора и сопрано исправно вторит тексту Николая Карамзина, чья "Бедная Лиза" была настольной книгой эпохи сентиментализма. Правда, потомки охладели к бестселлеру XVIII века и сложили ироническое – "Здесь упокоилась Эрастова невеста. Топитесь, девушки! В пруду довольно места"...

Сигалова от иронии совсем отказывается, что большая редкость в современном искусстве. Столь же мало ее интересуют конкретные обстоятельства места и времени действия и сословные различия героев. Единственное, что важно. – столкновение разнокалиберных эмоций, услышанных в музыке. Сигалова исследует суть карамзинской истории – ее повышенную "чувствительность" на пути от счастья до катастрофы, то-есть, говоря словами сегодняшнего дня, активное сердечное переживание и глубинное эмоциональное самокопание. При этом режиссер с самого начала гонит прочь дамскую слезливость. И ясно, зачем понадобилось соединять на сцене актрису драмы и классического танцовщика: различие профессиональных психомоторик – лучший способ подчеркнуть пропасть в ментальности персонажей. "Встреча жителей разных планет", как говорит постановщик.

Действие происходит не в старой Москве и не в гуще сельской идиллии, а в пустом зале кинотеатра, где знакомятся герои, одетые во что-то сугубо современное и житейски-обыденное, вплоть до кроссовок. (У Сигаловой с кинотеатром связано состояние тоски. Если буксует работа, она идет в кино и сидит там одна.) В расцвете взаимной любви экраны на сцене крупным планом множат счастливое лицо Хаматовой, а когда все кончается, изображение рвется и растворяется в "испорченной" кинопленке. Лишь кинопроектор тоскливо гудит, показывая пустоту. Разыгрывается не сюжет, а поток настроений: вот эпизод "ожидание", вот "надежда", "смущение", "раскаяние"... Танец Сигаловой не так уж и нужен. Ей нужны наполненные бегом, прогибами и нервными пассами рук бессловесные соло и взаимодействия героев, жесткие и одновременно экстатические, отыгранные по принципам драмы ("действие – событие – партнер – взаимоотношения", как определяет Сигалова). Кульминация страсти решена буквально, со срываемой одеждой и эротическими объятиями. Спектакль вообще чувственный: герои акцентируют мышечные усилия, педалируют дыхание, подробно исследуют друг друга касаниями и постоянно "сжимаются" в кокон, стремясь из него как бы и развернуться.

Оба исполнителя поставлены в некомфортные условия, что, кстати говоря, тоже работает на идею разности. Хаматова от природы актриса музыкальная и координированная, но по собственным словам, танец для нее – "как новый иностранный язык". Меркурьеву тоже пришлось несладко: мало того что партнерша совсем не такая легкая, как балерина, а физический контакт с ней строится по иным принципам, чем в балете, так еще и данная Эрасту дискретная пластика требует иных, чем в классике, принципов телесной работы. Правда, жалея артиста, Сигалова дала ему пару привычных пируэтов и несколько поддержек, в которых героиню вздымают вверх.

Лиза Хаматовой – экстраверт, нежный цветок, испытавший чудовищный кризис доверия. Замечательна сцена, когда она, словно брошенный щенок, истекающий тоской, не отрывая преданного взора, сидит у двери, в которую ушел Эраст. Он у Меркурьева – интроверт, закрытый неврастеник, современный Онегин. Для нее любовь – все, для него – эпизод в борьбе со скукой. Сигалова ставит спектакль о встрече двух одиночеств и фатальном несовпадении намерений: кто-то отдает чувства, а кто-то предпочитает их брать. Постановка балансирует на зыбком поле отличия-похожести: героям дана общая территория переживаний, сходство пластики – и разность сексуальных темпераментов. А значит, сиюминутное желание героя станет фатальным для мечтательной идеалистки-героини.

Автор спектакля, как и композитор Десятников, понимает повесть о бедной Лизе не как грустную сентиментальную повесть, а как страшную историю, трагедию рока. И режиссеру необязательно умиляться крестьянке, тоже умеющей любить. Важнее выявить суть архетипа. Сигалова знает, что эмоции у всех времен и народов одинаковые. Лишь одежды разные.