...Когда в картине Никиты Михалкова "Утомленные солнцем" странный седой старик, ворвавшийся в милый, благополучный дом-дачу комдива Котова, сорвет с себя шляпу с пришитыми к ней серыми лохмами и темные очки, когда обитатели дачи узнают в нем своего былого любимца Митю-Митюля, обрадуются, заговорят с ним, умиротворения не наступит. ... Меньшиков играет, задавая загадки. Как будто дурного человека – если попытаться мерить Митю элементарными житейскими мерками. Предатель по существу. Дворянин, бывший белый офицер, вернувшись из эмиграции, он соглашается служить новой власти, против которой недавно боролся. Служит чекистам, которые отправляют Митю за границу, где он, внедрившись в эмигрантские круги, "сдает" лидеров движения энкаведистам. Вернувшись в Москву, продолжает трудиться на том же поприще. И, наконец, является в дом, взрастивший и воспитавший его, чтобы дом этот разрушить... Все так, но все это только внешнее содержание Митиной истории. Надо суметь добраться до подлинной ее сути, чтобы понять: в ней Время, ломавшее хребет едва ли не каждому в Стране Советов, путь человека, самого себя "сдавшего" дьяволу.

Митя приходит в дом Котова не только за тем, чтобы выполнить порученное ему страшное дело. Не только для того, чтобы мстить: жена Котова, Маруся, когда-то была им любима, и он был ее первой любовью. Главное, что приводит его на старую дачу, – попытка вновь ощутить себя Человеком. Зачеркнуть прошлое невозможно, он знает, но можно попробовать забыться ненадолго, возвращая себя к тому Мите, который здесь когда-то верил, надеялся. Вернуться ко времени, когда совесть не была отягощена кровью. Меньшиков построил роль на трагическом контрасте желанного и уже невозможного. ... После трудного разговора с Марусей на берегу реки, после цитаты из "Гамлета" о той, которая так быстро осушила слезы, после горького заключения о том, что он, Митя, "стерт ластиком" из ее семьи, из памяти Маруси, Митя бросает вроде бы случайную фразу о том, что он "убит". Он говорит об этом участникам занятий по гражданской обороне. А ведь он убит на самом деле. Мертвый среди полуживых... Удивительно точно сочетание внешней шутливой небрежности и потаенного, главного смысла слов, произнесенных актером и "впроброс", и трагически одновременно. Ни грана патетики, открытой боли – от этого еще страшнее.

Вековая легенда о проданной душе возникает в новом временном обрамлении.

Фауст продал себя за возможность стать молодым, любить. Митя оправдывает себя, свое падение тем, что именно так мог спасти любимых им людей, хотя был другой путь – уйти из жизни, не разрушая себя. Митя это, в общем, знает, хотя и гонит от себя истину. Она же настигает его всего более в старом доме. Меньшиков с поразительной точностью меняет регистры. С иллюзией стать былым Митюлем покончено. В одной из главных сцен, в объяснении с Котовым, напоминающим ему о том, как он служит властям, Митя суетлив, жалок, он мечется, теряя натянутое, как маска, обаяние. Он то убегает, то снова бросается к Котову, оправдывается, объясняет, угрожает. А в глазах – отчаяние. Все становится на свои подлинные места, иллюзии больше нет места. Предательство необратимо.

И наступает ледяное спокойствие. Митя доигрывает свою партию уже таким, каким он, должно быть, находясь "при исполнении", допрашивал смертников. В машине, увозящей Котова, Митя недоступен, холоден, замкнут. Он как бы застывает. Еще несколько механических движений, в том числе и выстрел в невинного свидетеля. Еще надо полоснуть бритвой по венам и безмолвно уйти в небытие. Самоубийство Мити – не покаяние, скорее, освобождение от самого себя, того, каким он стал, сдавшись. Его жизнь – точнее, нежизнь – предстает в ярком, беспощадном свете. И он уходит. ... Меньшиков ... сыграл палача, приговорившего прежде всего самого себя, и напомнил о заведомой обреченности человека, делающего НЕ ТОТ ВЫБОР.