Никита Михалков победил. И хотя в Отечестве нашем судят как раз победителей, а сочувствуют по традиции проигравшим, при всем обилии претензий к фильму "Утомленные солнцем" надо прежде всего с этой победой поздравить. Хотя бы потому, что в кинотеатр "Художественный" при небывалой цене – десять тысяч за один билет, с ума сойти! – ни на один из пяти сеансов не протолкнуться. Хотя бы потому, что непосредственное впечатление от картины – еще дорефлективное, прежде всякого анализа – сильно и цельно, и расставаться с этим впечатлением ради объективного разбора по-человечески жаль. Победа еще и в том, что при всей недвусмысленности политической позиции Михалкова, при всех минусах его кинопублицистики (давний "Перекресток" и недавняя "Анна"), он снял фильм общечеловеческой значимости, фильм узнаваемо михалковский, в котором политическая и нравственная эволюция автора практически не оставила следа – по крайней мере внешне. Когда кино по-зрительски приятно смотреть, критики предпочитают отделываться расплывчатым словом "профессионализм". Между тем профессионализм – это априорное условие, sine qua non, а в случае "Утомленных" мы имеем дело с чем-то большим. Материя как-никак первична. Здесь есть живое вещество жизни, по которому мы так соскучились, и нет унылой режиссерской рефлексии при изобразительной бедности и минимуме действия. Пир для глаза, фильм, который не надо придумывать, спасать многосложными интерпретациями, – замкнутая, круглая художественная система, напряженный интерес, блестящая камера и блестящие же актерские работы. Словом, кино. Я затруднился бы определить режиссерскую манеру Михалкова, но некоторые ее составляющие, которые ни с чем не спутаешь, тут на поверхности: абсолютная органика поведения актеров в кадре, живой и как будто необязательный диалог, усадебный быт, милый сердцу всех "дачников" – от горьковских до советских.

Интерпретаций пока негусто – большинство пишущих отделывается цитатой из знаменитого танго: "Виноваты в этом ты и я". Революция не щадит никого – ни своих рыцарей, ни своих жертв, ни победителей, ни побежденных. Одни проморгали и плохо защищались, другие победили и сами полетели в топку мирового пожара. Это интерпретация бедная и примитивная, следующая непосредственно из финального титра, который был в сценарии и который, слава Богу, хватило такта убрать из картины: "Всем обманутым революциями посвящается этот фильм". Фильм, кстати, элементарно не прочитан, то-есть вырван из контекста времени, в которое задумывался и делался (сценарий написан летом прошлого года, конец съемочного периода пришелся на октябрьские события). В ноябре девяносто третьего, завершая съемки (тогда фильм еще назывался "Внезапный эффект шаровой молнии"), Никита Михалков дал интервью программе "Матадор", где подтвердил неизменность своего политического кредо и не отрекся от дружбы с Руцким. Я не пытаюсь привязать к фильму политический контекст – я констатирую его присутствие. В это самое время, по признанию жены Руцкого, семья опального генерала жила у Михалкова на даче. В России все завязано на даче. Михалков-художник в очередной раз оказался умнее и глубже Михалкова-публициста. В "Утомленных солнцем" режиссер пытается отрефлексировать революционный опыт как таковой, в том числе и опыт собственного участия в новом противостоянии, назревавшем весь прошлый год.

Речь идет о двух моделях поведения в историческом катаклизме – моделях, которые можно условно обозначить как "интеллигентскую" и противостоящую ей воинскую, рыцарственную, основанную на долге. Констатация равной обреченности этих двух типов "исторической личности" – уже огромный шаг вперед для художника, чья ангажированность после "Анны" не вызывала сомнений. Хотел того Михалков или нет, но фильм его обретает политическое звучание. Судите сами. Есть два заложника ситуации – интеллигентный, утонченный, изломанный Митюль и рыцарственно-военный, воплощающий чувство долга Котов. Получилось так, что Митюль после революции оказался за границей, но страстно мечтал вернуться (не в Россию вообще, а в Россию конкретную – дачную, усадебную, домашнюю, Россию чаепитий, сверчков, вечерних чтений на веранде в семейном кругу). Ради возвращения (а вовсе не из трусости, как полагает Котов) Митюль сдавал белых генералов. Его завербовали, а значит, повязали навеки. Он служил отнюдь не по идейным – по сугубо личным соображениям. Вернуться ему позволили, но ненадолго: та же махина выпихивает его снова за рубеж, на резидентскую службу. Жениться на своей Мусе Митюль так и не успел. Успел на ней жениться Котов. Который тоже готов был уехать хоть на край света по первому требованию своих божеств – правда, им руководят соображения надличностные, идейные. Рыцарственный кодекс, отступать от которого он позволяет себе лишь в самых крайних и невинных случаях: хлеб спасти от танков во время учений, например. И то поругивает подчиненных, что послушались его.

Почему Митюль, уже высокопоставленный чин НКВД, приезжает на дачу Котова за считанные часы до его ареста? Предупредить или "насладиться обидой", как подозревает Котов? Игра Олега Меньшикова не дает однозначного ответа. То ли возобладала жалость к бывшей возлюбленной и Митюль пытается самортизировать удар, предупредив удачливого соперника; то ли речь идет о мести, о смаковании давней обиды. Михалков намеренно "прячет" Меньшикова, заставляя ерничать и надевать грим старика, уводя от него камеру, закрывая его лицо то стеклом, то занавеской... Из фильма исчез даже тот принципиальный эпизод сценария, в котором Митюль спасает "дачников" от шаровой молнии, вызывая огонь на себя. Зато остался эпизод с хладнокровным убийством водителя, оказавшеюся случайным свидетелем котовского ареста. Митя у Михалкова приговаривает себя сам: он вскрывает себе вены, словно реализуя то, что не удалось когда-то Марусе. И в этом сюжетном ходе нет никакого мелодраматизма: есть осознание своего полного поражения. Между тем у комдива Котова есть все основания считать себя победителем, и эту моральную победу Михалков ему оставляет, несмотря ни на что. Победа – прежде всего в сопротивлении до конца, в драке с чекистами, в абсолютном достоинстве, с которым герой Михалкова встречает известие об аресте. Это по крайней мере эстетично – такая верность. Котов не жалок даже тогда, когда предлагает чекистам коньяк или пытается запугать их прямым звонком Сталину. Даже когда рыдает в машине, избитый и раздавленный, под безучастным ликом своего божества (портрет Сталина плавно поднимается на дирижабле), победа остается за ним: он по крайней мере был себе верен до конца. И, несмотря на свою обреченность, не изменяет чудовищной, погубившей его идее. "Мне жаль Полкана, Шавки мне не жаль" (кто помнит фамилию автора – поднимите руки).

Все обречены, но не всех сломали. Таким мне видится пафос фильма Михалкова, в этом его актуальность и победа. Дело в том, что набирающие сегодня силу антиинтеллигентские настроения не так уж и беспочвенны. Интеллигенция давно уже (с того самого момента, как оформилась) накликает на свою голову катаклизмы, в которых проигрывает все, что можно проиграть. Так вышло и в октябре прошлого года, когда отдельные "защитники прав" – о, верх фарисейства! – привычно заняли удобную надсхваточную позицию и принялись молиться за тех и за других. Не зря, ох, не зря комдив Котов бросает старику профессору: "Что же вы так плохо защищались, если эта прошлая жизнь была вам так любезна?!" – "Да мы защищались..." – "Как же вы защищались, ежели я вас гнал и гнал, гнал и гнал?!" Да, чего нет, того нет. Болтать горазды, ностальгировать мастера, а подлинно рыцарского кодекса чести – стоять до конца на заведомо непопулярных позициях, выполнять долг, защищаться до последнего – так в себе и не выработали. Вот почему самоубийство Мити в финале не вызывает того взрыва сострадания и протеста, какой настигает всякого нормального зрителя в сцене избиения Котова.

Набили оскомину чисто внешние параллели между "Неоконченной пьесой" и "Утомленными": никаких совпадений, кроме чисто антуражных, дачно-верандных, тут нет. Скорей уж мне видится прямая параллель с "Несколькими днями из жизни И.И. Обломова": к сожалению, этой метафизической, внутренней параллели Михалков не дотянул, увлекшись другим планом картины. Ингеборга Дапкунайте, честно выполняя свою задачу, не доиграла трагедию Маруси: ей пространства для этого не отвели. Между тем коллизия тут сугубо обломовская: выбор России, простите за невольный каламбур. Женщина (которую и зовут очень по-русски) выбирает между двумя доминирующими российскими типами – рефлексирующим интеллигентом и победительным комдивом. Любит обоих. Но выбирает-то в конечном итоге комдива – просто потому, что ему достается. И еще потому, что любит силу, его силой любуется: и в бане, и когда он разворачивает танки, и когда берет ее на чердаке. Это осмысленный по-новому выбор Ольги между Штольцем и Обломовым. Только выбор этот сегодня иной – между рефлексией и действием, утонченностью и силой. Михалков и тут "болеет" за Котова, и, думается, он прав.

Есть, конечно, есть другая интеллигенция: верная себе, рыцарственная... Но Михалков видит одно: ничего не желающую понимать, поющую "Вечерний звон" в миг котовского ареста... Вячеслав Тихонов – это одна из лучших его ролей – играет своего профессора римского права подчеркнуто смешным и беспомощным. Да, да, они все ужасно милые, и их очень жалко. Но они дачники. И некоторые из них уже опускаются, как Кирик, который в исполнении Владимира Ильина при всем его актерском обаянии вызывает больше брезгливости, нежели симпатии.

У них – трагикомедия, мелодрама. У Котова – трагедия.

Эту трагедию Михалков выстраивает блестяще. Лучший, на мой вкус, эпизод фильма – это дуэт Никиты и Нади Михалковых (из Нади, судя по всему, вырастет незаурядная актриса – она у отца отработала на его уровне). Дочь учит комдива "дудеть", тянуть звук. И она дудит, а он воет. Сидит на кровати и воет. И глаза его в этот миг, и вся поза, и гимнастерка с орденами, и седина, и обвисшие усы – все это полно такого отчаяния, что хочется отвести глаз от экрана. Вытье, вытье, шум и ярость, волчья, нечеловеческая жизнь. Никаким достоинством не спасешься. Обречены все. И то, что Михалков это понимает, – главная победа художника над политиком, общественным деятелем, собственным имиджем Сильного Мужчины. Никуда он не делся, весь тут.

Со всем этим фильм Михалкова весьма уязвим. Драматургическая слабость "Утомленных солнцем" очевидна в сравнении с драматургией Чехова или Володина, с которыми Михалков работал прежде: коллизии этой квазимелодрамы натянуты и попросту непродуманы, не спас и Рустам Ибрагимбеков. Главный такой "прокол" – участие Котова в отправке Мити за границу в двадцать седьмом году. Отправляло Митю явно НКВД, коль скоро он завербован с двадцать третьего. Котов же, судя по сюжету, не работал в системе НКВД и связан всю жизнь с армией. Это прямая мелодраматическая натяжка – фильм звучал бы куда обобщенней, если бы Котов не имел отношения к судьбе Мити. С какой стати в двадцать седьмом году комдив, орденоносец, любимец армии вдруг занялся отправкой резидентуры? На это имелись другие кадры.

В остальном за такие работы принято благодарить. В гниловатые и распущенные времена, этот фильм напоминает не о профессионализме, Бог с ним, а о необходимости стоять на своем вне зависимости от результата. "Я верю не в непобедимость зла, но только в неизбежность поражения". Главное же – катаклизм всегда оставляет выбор, как и говорит жене комдив Котов. Михалковская мелодрама – при всей очевидности жанровой отсылки "Утомленных солнцем" к "Унесенным ветром" – отнюдь не остается мелодрамой. Она становится экзистенциальной трагедией – трагедией борьбы, исход которой предрешен.