В Канне один журналист сказал: ""Утомленные солнцем" – это хороший Михалков". Согласен: по режиссуре, со всеми ее компонентами (атмосфера, изображение, звук, актерская игра, постановочные эффекты), это Михалков в своей лучше форме, которого мы помним по "Неоконченной пьесе" и "Пяти вечерам", а не по анемичной "Анне". Но вряд ли стоит уподобляться критикам-ортодоксам и пытаться напрочь отделить "хорошего" Михалкова от "плохого".

В координатах этого режиссера "Утомленные солнцем" – действительно образцовый (эталонный) фильм, где доведены до предела и сильные стороны этого человека и гражданина, и его органические "пороки". Клубок любви, ревности и предательств на фоне идиллического дачного пейзажа тридцать шестого года лихо размотан самим Михалковым и его соавтором по сценарию устамом Ибрагимбековым. По словам последнего, этот сюжет не подвержен конъюнктуре и, в принципе, мог быть снят хоть десять лет назад. В самом деле, по форме "Утомленные солнцем" следуют традиции "брежневского кино со знаком качества": интимный психологизм и живописная красивость в первой половине сменяются во второй реанимацией большого эпического стиля – унесенного ветром истории и вызывающего ностальгическую боль. Что касается содержания, то это и есть наши "Унесенные ветром" – консервативный кинороман с любовной интригой, спроецированной на плоскость истории. И то, что, вопреки перестроечному канону, циником и оппортунистом оказывается дворянин-интеллигент, а большевистский вояка – рыцарем без страха и упрека, тоже должно удостоверить "вневременную" ценность этого произведения, чуждого мелкой суете и сиюминутным страстям. Благородство не столько в происхождении, сколько в порядочности, в том, чтобы быть человеком "с правилами", с традициями, с корнями – так читается мораль картины.

Михалков не был бы собой, если бы почил на лаврах классика и снимал просто высококачественное кино – чувственное, сентиментальное, картинное, на какое он мастер. Проснувшийся в нем Михалков нет-нет и дает о себе знать. Слава Богу, не указующим перстом – на тех, кто мешает России найти верный путь, но более или менее рискованной игрой со временем, историей, ее героями и марионетками. Характерно уже изначальное расположение фигур. Все они, обитатели подмосковной дачи, преисполнены друг к другу любви и нежности. И отличник революции комдив Котов, и его жена Маруся, и дочка Надя, и многочисленные интеллигентные домочадцы. Все, кроме "плебея" Котова, забрели в это кино из давней михалковской версии Чехова, только теперь все еще неоконченная пьеса предназначена для сталинско-тоталитарной дудки. Но это выясняется ближе к концу, а в первой половине картины царит идиллия, как будто мы посетили последний остров счастья в Архипелаге ГУЛАГ. Даже военные маневры и пионерские парады поблизости, хотя и отдают маразмом, но вполне вписываются в теплую, окрашенную юмором, гармоничную тональность рассказа.

Мощный драматичный финал, однако, не просто контрастирует со всем предыдущим, но и выбивает из-под его ног психологическую почву. Трудно поверить, чтобы столь безобидный стиль отношений определял жизнь привилегированной советской семьи образца тридцать шестого года. Но если и так, какую цену должен был заплатить комдив Котов – красный комиссар, герой гражданской, близкий друг Сталина? Несколько раз акцентируя их с вождем любовно обрамленные фотографии, Михалков (сам играющий Котова) невольно бросает на своего "безупречного" героя тень ответственности.

Можно предьявить ему и другие претензии: в частности, так ли уж морально было воспользоваться служебным положением и сослать подальше соперника, построив свое счастье на его беде? Но режиссер, кажется, намеренно обходит эти темные места, сводя их к скороговорке и растворяя – опять же – в атмосфере.

Отрадно, конечно, что Михалков не собирается никого судить – кроме "шариковой молнии" большевизма, закатившейся на остров счастья в образе двух зверюг – энкавэдэшников. Что "конформист" Олега Меньшикова не получился примитивом-подлецом и в лучших сценах тянет на трентиньяновский масштаб. Что Надя Михалкова проявляет на экране чудеса артистичности, а Ингеборга Дапкунайте не уступает молодой Елене Соловей. Что вся картина выдает крайнее напряжение творческих сил, порыв энергии, чуть не пробивший каннскую твердыню.

И все-таки, слушая слова Котова о том, зачем нужны революция и коммунизм (чтобы у всех людей были гладкие пяточки), думаешь не о том, какой Михалков хороший отец, а о том, как трудно сказку сделать былью. И чем эта сказка красивее, тем труднее.