Похоже, в своей башне кинематографического всевластия Никита Сергеевич Михалков мало смотрел современное российское кино. А то бы он, конечно, знал, что разделять фильм на две части, выходящие в прокат с некоторым временным разрывом – плохая примета. Возможно, с этим знанием он сумел бы как-то изменить судьбу своего эпического военного полотна, однако вышло как вышло – "Утомленные солнцем 2" с грохотом ухнули в ту же яму, что и их прочие двухчастные предшественники.

Со всеми картинами в двух частях, снятыми на территории России в нулевых, происходила более менее одна и та же история: первая часть настолько отутюживала зрителя, что сохранять хоть какой-то интерес ко второй можно было только чисто теоретически. Отечественные авторы добивались этого разными способами – Михаил Хлебородов зомбировал зрителей полным отсутствием действия, Федор Сергеевич Бондарчук жестко выбивал из зрителя интерес железобетонно грохочущими звуковыми эффектами. Понятно, Михалков – режиссер немного иного уровня, чем Хлебородов и Бондарчук; поэтому "Предстояние" приходит к этому же результату куда более сложносочиненным и навороченным способом.

В "Предстоянии" разворачиваются сразу три истории. В одной осужденный комдив Котов (Михалков), которому в последний момент перед расстрелом загадочным образом заменили политическую статью на уголовную, воюет в штрафбате. В другой сквозь войну движется дочь Котова Надя (дочь Михалкова Надя, чье представление об актерской игре в принципе исчерпывается довольно отточенным копированием фирменных папиных интонаций), которую военное время заставляет на ходу переквалифицироваться из пионервожатой в медсестру. В третьей по личному поручению Сталина бывшего комдива Котова ищет в военном хаосе подполковник НКВД Арсентьев (Меньшиков), тайно ото всех занявший место Котова в его семье. И вот в течение трех часов эти три линии переплетаются по каким-то совершенно бешеным траекториям.

Война Котова и Нади начинается в 41-м году; поиски Котова Арсентьевым только в 43-м. Причем вместо того, чтобы пойти логичным путем – поставить поиски Котова центральной историей фильма и оформить все остальное флэшбеками – Михалков хаотично тасует своих трех героев. В результате голова натурально идет кругом – истории героев совершенно не соотносятся по времени между собой (в какой-то момент Котов выходит на след Нади до того, как ее экранная история привела ее в то место, где он вышел на ее след), август 41-го начинается в фильме через полчаса после октября 41-го, разговор, состоявшийся (и вроде бы закончившийся) на пятнадцатой минуте фильма, вдруг продолжается через полтора часа, и так далее.

Впрочем, перекореженной структурой проблемы "Предстояния" не исчерпываются. Михалков много говорил в интервью о том, что его намерением было показать всем, что такое настоящая война – то-есть, перекрыть, перещеголять, перечего-нибудь еще все прочие фильмы, снятые на эту тему. В результате в "Предстоянии" чувствуется настолько могучее усилие (даже воплощенное в кадре – Михалков руками поднимает за дуло оторванную танковую башню), что фильм не столько надрывается, сколько натурально рвется на несколько совершено неравнозначных кусков.

Один кусок – дико мощный военный фильм минут на сорок с совершенно замечательным Мироновым (здесь же Артур Смольянинов одной-единственной фразой переигрывает все свои прежние актерские достижения, вместе взятые). В другом летают плохо нарисованные на компьютере самолеты и действуют почти анекдотичные немцы.

Третий снят режиссером, чье стремление к живописным деталям переходит всякие разумные границы – скажем, бьющаяся в стекло бабочка, символизирующая Надю Котову, здесь пихается прямо в нос зрителю так настойчиво, что, кажется, символизм уже дошел сквозь стены кинозала до людей, топчущихся в фойе. Или вот рука убитого на поле боя бойца с тикающими на ней часами – вполне убедительный символ, да; только камера едет по полю дальше и фиксирует вторую, третью, четвертую, пятую такую же.

В четвертом расцветают вдруг довольно специфические религиозные мотивы: морская мина, приютившая в воде после расстрела плавучего госпиталя Надю и священника отца Александра, двух хороших (и крещеных) людей, выдерживает авиационный налет, но через минуту после расставания с Надей она же подрывает пароход, на котором безбожные мещане спасают партийные архивы и собственный скарб. (Снова живописная деталь – на берегу рядом с Надей, отпустившей и перекрестившей спасшую ее мину, приземляются бюст товарища Сталина и дорогая хрустальная люстра).

В пятом прорезается еще более специфический взгляд на войну – большая часть проблем тут даже не от немцев, а от глупости, жадности, дурости и прочих нелестных качеств собственных соотечественников. Еще один, про психологическую дуэль умных особистов, разыгрывают на двоих Меньшиков и Маковецкий – он не очень интересный, но Маковецкий почти блистательно вытягивает его на собственном горбу. В разных кусках произвольным способом включается вдруг кровавая мясорубка – солдат давят танками (еще деталь – на гусенице фашистского танка болтаются ключики от квартиры в Минске, недавно полученной семьей молодого курсанта), капитану плавучего госпиталя сносят голову, и так далее.

А самое смешное (не очень, впрочем, уместное в случае данного фильма слово), что история Котова и Нади, призванная быть той нитью, что связывает на живую все эти разрозненные куски, парадоксальным образом им только мешает. Натурально, кажется, что выкинь этих непонятно как и зачем зашедших из стародавнего фильма (и к тому же частично в нем погибших) людей, и "Предстояние" станет мощной, страшной, правильной картиной, этакой энциклопедией на тему Великой Отечественной войны.

Видимо, дело тут вот в чем – Михалков очень хотел показать, что война была чем-то намного большим, чем мы сейчас привыкли об этом думать, и в этом стремлении отхватил столько войны, что она в результате подмяла под себя абсолютно все. И весь его фильм, и его творческие и тематические амбиции, которые он пытается как-то в "Предстоянии" обозначить, и его самого. И что в этой ситуации он планирует делать еще три часа в "Цитадели", кроме как ходить кругами – решительно непонятно.

Вердикт Кочерыжкина: захватывающее по-своему зрелище – три часа заведомо проигрышной битвы дико амбициозного автора с абсолютно титанической темой; с продолжением.