"Известия", как и было обещано, первыми рассказывают своим читателям о фильме Никиты Михалкова "Предстояние". Готовность картины, открывающей дилогию "Утомленные солнцем 2", сам режиссер оценивает как 70-процентную. Впереди – перезапись, доведение компьютерной графики, а Эдуард Артемьев обязуется создать еще четыре музыкальные темы. Собственно, ради композитора и был устроен камерный рабочий просмотр в нижегородском имении Никиты Михалкова.

КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ

Выход "Предстояния" приурочен к 65-й годовщине Победы, и премьера была задумана пафосная: 9 Мая, вечер, Красная площадь. Стометровый плазменный экран, удерживаемый на высоте 50 метров при помощи двух дирижаблей. Среди гостей, разумеется, элита страны.

Но как выползешь из просмотрового зальчика с зареванными глазами, по поводу Красной площади сразу возникают сомнения. Вот если бы "Цитадель" – другое дело. Там по сценарию понятно, что зрелище будет трудным, однако жизнеутверждающим. Котову удастся разыскать дочь, а также вернуть себе погоны и чувство офицерского достоинства. В финале танковая колонна, взревев и поднимая тучи пыли, двинется на закат – то-есть на Запад. В "Цитадели" заложено – и будет явлено на экране – твердое предощущение Победы. "Предстояние" не дает на Победу даже намека. Трагический диссонансный аккорд в праздничной мажорной симфонии.

Но как бы то ни было, "Цитадель" должна выйти к зрителю лишь под конец 2010-го. "Предстояние" first. Другой войны для нас сейчас нет.

Опять же, если окинуть проблему стереоскопическим взглядом, может, и хорошо, чтобы после громких речей, демонстрации полумифической военной мощи и фронтовых песен, перепетых дурными голосами, Красной площади предоставили возможность поплакать. 2 часа 50 минут горьких слез – это очищает.

С третьей стороны, будет ли стометровый экран парить в воздухе, – вопрос не журналистской компетенции. Более того, последнее слово не за Михалковым. График выпуска картины дистрибьюторами – компанией "Централ Партнершип" – пока не составлен, а решение, считает режиссер, все-таки должны принимать прокатчики: "Технически такая акция вполне осуществима. Но одноразовый показ на Красной площади не является нашей основной задачей. Гораздо важнее, чтобы картину посмотрело как можно больше народа – особенно молодежи".

ЧЕРНОЕ КОЛЕСО

"Предстояние" – это очень страшно. К просмотру надо готовиться, как к тяжелой душевной пахоте. Даже человек, который читал сценарий, приезжал на съемки, видел работу фрагментами, предсказать собственные реакции не может – до абсурда. Выходишь на улицу, и вдруг рокот легкого самолетика в небе обжигает страхом. На долю секунды, конечно, но страх настоящий.

Начало войны – одна из самых мучительных и беспафосных, чтобы не сказать стыдных, страниц российской истории. Поэтому, наверное – при всем богатстве отечественной военной фильмографии, – режиссеры старались не задерживаться в точке хаоса надолго. Михалков задержался. И хочет погрузить туда нас – с головой. Первое лето войны, первая осень, первая зима – это боль, кровь, ужас, глобальная растерянность. Ненависть всех ко всем. Не только и не столько к немцам, потому что их как захватчиков еще не успели осознать, но – к своим же, друг к другу. В равной мере – к командиру, приказавшему взорвать мост, и к девчонке, которая мечется по будто бы вымершей деревне, колотится в окна и двери: "Пустите, пустите!"... Ближних больше нет, все дальние, и каждый – за себя, и ад – это другие. Спастись, спастись, спастись самому! – безудержная шкурная дрожь. Чья бы голова ни хрустнула под ботинком, беги дальше. Это не "Убей немца!" – статья Эренбурга выйдет в июле 1942-го. Это панический людоедский кошмар: раздави другого, выживи любой ценой.

Сидя перед экраном, ты физически чувствуешь, как надвигается, наползает на страну неумолимое черное колесо. Вот сейчас мы перестанем существовать – как люди, в нашей драгоценной единичности, и как нация вообще. Тут и начинают литься слезы – жалости и стыда вперемешку.

Слишком честно для 9 Мая на Красной площади...

Так же честно и больно – коротенькая прекраснодушная прелюдия к панике. Суть которой озвучивает сбежавший вместе с Котовым из лагеря уголовник Ваня (Дмитрий Дюжев): "Какая война?! Ты песню помнишь? "Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к победе готовы!". Наши уже в Берлине..." Через несколько минут тишину, тревожимую только назойливостью "чмеля", разорвет танковый рев. И полетит с обрыва в реку дерево, срезанное огненной волной, – Ноев ковчег для двух тварей, двух "бесславных ублюдков", беглых зэков. Один из которых не понимает в происходящем ничего. А другой понимает все – до прозрачности. Бывшему комдиву Сергею Котову война в каком-то смысле – действительно мать родна. Единственный его шанс выжить, увидеть дочь и сменить статус социального ублюдка на человеческий.

Правда, сам Котов так далеко не замахивается. Для него возможность умереть мужиком, солдатом, за родину – уже счастье выше треуха...

ДВА ПУТИ

Те, кто ходит в кино ради интересной истории, а таких зрителей большинство, могут быть уверены – скучать не придется. При этом не имеет принципиального значения, видел ли человек "Утомленных..." 1994 года. В "Предстоянии" есть флэшбеки и текстовые реминисценции, отсылающие к довоенным событиям. Основная сюжетная линия – дочь ищет отца, отец неотвязно думает о дочери, а след в след за Котовым идет майор НКВД, новый Марусин муж Митя Арсентьев (Олег Меньшиков), – возникает естественно и вряд ли способна вызвать недоуменные вопросы. Линия не сплошная, скорее, пунктирная. К концу первого фильма Котов и Надя только начнут движение навстречу друг другу. Зато и тот, и другая принесут в картину свой мир войны.

Разбомбленная баржа с детьми и ранеными. Каратели в деревне. Солдатик, мальчишка с обожженным лицом и пробитыми легкими: "Слышь, ты... Покажи сиськи... Пожалуйста... Я никогда не видел...". Распахнутый ватник, нагое девичье тело, на котором тают снежинки, и мертвый взгляд пацана, заметаемого поземкой...

Из пионервожатых – в сержанты медицинской службы. Девочка, взрослеющая на глазах. Это путь Нади.

Расстрел "58-й статьи" перед эвакуацией лагеря. Взвод кремлевских курсантов ("элита армии, рост – от 183 сантиметров"), укатанный под немецкие танки за двадцать минут. Бомба, покачивающаяся на паникадиле полуразрушенного храма. Старший лейтенант (Евгений Миронов) – кишками наружу – отсылает бойцов за водой, чтобы не помешали застрелиться... Мужская дружба. Дюжев, Андрей Мерзликин, Артур Смольянинов: их персонажи – ребята, прибившиеся к "батяне". И знаки, которым трудно поверить, – знаки, что Надя жива. Таков путь Котова.

"Предстояние" во многом составлено из законченных новелл. Это помогает удержать зрительское внимание – раз; и создает эпическое полотно, масштабную фреску войны – два. Главные герои уведены чуть-чуть в тень, чтобы было где развернуть энциклопедию характеров: от вождя и Верховного главнокомандующего (Максим Суханов), который слушает Шопена на кунцевской даче, до смершевца Лунина (Сергей Маковецкий), кто в протоколах допросов чертит от скуки: "Я, Пушкин Александр Сергеевич, 1799 г.р., признаю себя виновным...". От бухгалтера в нарукавниках, бдящего над государственными деньгами (Алексей Петренко), до расфуфыренной цацы, вывозящей личное барахло на катере с партархивом (Мария Шукшина)...

ТРЕТИЙ УРОВЕНЬ

"Предстояние" – как многослойный пирог. Слой первый – основа, сюжет. Над ним второй, тоже легко считываемый: адский труд войны. Огонь, вода, холод, грязь. Измочаленная плоть – потому как черное колесо останавливали голыми руками. Этим, как правило, военные фильмы исчерпываются. В "Предстоянии", однако, есть третий смысловой уровень, и мне он показался наиболее важным. С ним и без него – это были бы абсолютно разные картины.

Там, на верхнем уровне – вещи принципиальные, мировоззренческие.

Дуализм советского и русского – тема, которую Михалков тянет, как минимум, с "Родни" (если не со "Своего среди чужих..." и "Рабы любви"). Раздвоение, в котором нам приходится жить. Ненавидящие советское – парадокс! – обычно ненавидят и русское: какую, к примеру, разницу между тем и другим делает Валерия Новодворская? Попытка разъять русское и советское, поклоняясь первому и проклиная второе, приводит к реабилитации генерала Власова. Всякий, кто любит и советское, и русское – как свое прошлое и свои корни, сталкивается с массой противоречий. Их нельзя разрешить в голове – только в сердце.

Когда пионерку Надю Котову, болтающуюся в ледяной балтийской воде, окрестит безногий сержант, он же о. Александр (Сергей Гармаш) и оставит девочку висеть на рогатой мине, а сам пойдет ко дну, серебряный крестик не отменит для Нади красного галстука. Просто галстука мало, чтобы выжить. Галстука не хватит, чтобы найти папу. Галстук хорош, пока все вокруг ясно, как дважды два. Галстук меньше, а крестик – несоизмеримо больше. Русская вера больше советской.

Тема объединения несоединимого проступает и в очень простой, удивительно сильной сцене: над полем боя пролетает немецкий самолет. Рассыпает дырявые алюминиевые ложки. С надписью по кругу: "Учебная", – и на черенке: "Иван, иди домой, я скоро приду". Не саперная лопатка – орудие штрафбатовца против танков, а именно эти ложки заставляют Котова бессильно взвыть в небеса.

Здесь – ключевой момент. Перелом в фильме, но кажется, что и в самой войне. Страх вытеснен яростью. Если до этого диалог: "Там у них в Кремле хоть кто-нибудь знает, как с немцем воевать?!" – "Сталин знает..." – "Какой мудак тебе это сказал?!" – "Вы говорили, товарищ старший лейтенант..." – звучал как момент истины, то теперь он – и ему подобные – отмирают сухими листьями. Знает Сталин, не знает Сталин, уроды в Кремле или герои – воевать нам вместе. Появился объект для общей ненависти – родилась слабая надежда на победу. Иначе не бывает.

ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА...

Ну, и еще один момент, говорить о котором, пожалуй, больнее всего. Практически с первых кадров "Предстояния" вплоть до финального анонса: ""Цитадель". Но это будет позже..." – меня не отпускал изматывающей тяжести вопрос: а если бы сейчас? Если бы сегодня разразилась над страной такого масштаба катастрофа, как чудовищно опозорились бы мы – со всем своим патриотическим пафосом, со всей национальной гордостью – искренней, но голословной, с бряцанием выставочными экземплярами военной техники и общенародным ликованием по поводу футбольно-хоккейных викторий... Сколько ни талдычь: "Мы сегодня к победе готовы!" – для всех очевидно: не готовы мы. Внутри все холодеет, когда осознаешь, до какой степени не готовы.

Да, войны теперь ведутся иные – хитрые, необъявленные. Кровь и слезы льются где-то за кадром. Поражения постепенны, а позор долгое время не очевиден, но разве от этого легче? Кстати, двухпартийная система в России давно уже есть. Одна партия – те, кто по поводу вышеизложенного скорбит. Вторая – те, кто злорадствует.

Не знаю, ожидал ли Михалков подобного восприятия своей картины и обрадуется ли такому эффекту. Однако на мысли эти – грустные и несвоевременные – он точно наводит сам. Потому что едва ли не главный месседж "Предстояния": война была необходима России как очищение за все, что наворотили в предыдущие годы. Это не трагическая случайность, а Божий промысел. Если суд кажется слишком суровым, а цена – неадекватно дорогой, так, увы, по недомыслию – Бог не обсчитывает.

Но мы-то разве меньше за последнее время наворотили? Нам-то что за это будет?! Не знаешь, о каком милосердии молить: дай Боже очиститься? Или: избави Господи от такой жертвы и такого искупления...

Заметьте, все это – первые впечатления от не завершенной еще работы. Разговор о "Предстоянии" только начинается.