Вот у меня вопрос: почти все, кто костерит "Предстояние", отмечают, что очень их напрягают оторванные руки. "Не ходите в кино, там оторванные руки и кишки!" – так прямо и пишут в комментариях. При этом никто (почти никто) не отвращен зрелищем сжигаемого амбара. Где десятки людей принимают мученическую смерть.

Скажете: ведь горящих людей на экране нет, не то что их частей! Еще бы: Михалков, конечно же, страшный человек. Но когда амбар пылает с жарким треском, там нет цыганской девочки. Ее и других помреж заранее выводит, они сидят и смотрят, как горит пустой амбар. Овин. Рига.

Плохо сгорел. Дубль два. Это же кино.

Так и рук нет! Комбинированные съемки, как раньше писали. Почему же все про руки, кишки и мозги?

Про оторванные, с часами. Оторванные Фотошопом. Плохо оторванные, вторично оторванные, ненатурально, поясняют профессионалы этого дела. Кишки, политые кетчупом. "Ветеранам не понравятся такие руки и кишки", – пишут сердобольные. Жалеют ветеранов.

Почему никто не сигналит: "Ветераны, не ходите на это кино, там заживо сжигают целую деревню, у вас в этом месте будет инфаркт! Вам так сдавит сердце, когда сыграет свою сцену Евгений Миронов, что мы, критики, не дадим и грошика за вашу отважную жизнь"?!

Почему-то тишина. Почему? Интересный, по-моему, вопрос.

С лупой перечитайте творческое наследие критиков от первой до последней строчки: никогда они прежде не жалели ветеранов. Ветеранам много чего не нравилось, показанного в последнее время на экране. Не нравились тупые космонавты, ублюдочные генералиссимусы, голые пионерки – никто о ветеранах не позаботился. Напротив, критики стояли насмерть – таково право художника. Он так видит. Пушкин: "Судите художника по законам, им самим над собою установленным".

У Ларса фон Триера в "Антихристе" еще и не это оттяпывают. Не руку. Художники, подозреваю, страшно ржут, когда такое снимают. Кетчупа подливают. Это, наверное, из резины. Гуммиарабика. Но когда ножницы идут в ход, отворачиваешься. Хотя почему? Это же кино. Никто Шарлотту Гейнсбур не калечит ради искусства, хотя Триер – страшный тоже человек. Еще неизвестно, кто страшней: Триер, Михалков или Тарантино. Но никто не кричит: ветераны, не ходите на "Антихриста", там неудобосказуемое отрезают!

Критик – он вроде смолоду обожает, чтобы бритвой по глазу, как у Бунюэля. Право художника. Ему вообще зрители только мешают. А тут вдруг такой алармизм.

Скажем, сцена в "Бесславных ублюдках", аналогичная сожжению амбара в "Предстоянии", – расстрел еврейских семей, когда только автоматные очереди, крики и щепки, – волнует много больше, чем кровища.

И критики – а мы имеем дело с чуткими критиками – это отлично понимают. Сильнее пробирает там, где оставлено место для воображения. Пушкин: "Лишь у-узенькую пятку я заметил". "Довольно с вас, воображенье дорисует остальное." Они больше напирают, что михалковский амбар – заимствование. Из множества фильмов о войне, наших и зарубежных, где так режиссеры поступали с деревнями, придерживаясь правды жизни. Но, повторяю, никто не бежит с криком: "Не ходите на это кино, там жгут цыганскую девочку!"

Потому что, если честно, пришлось бы написать так: "Не ходите на фильм, где помимо воли слезы душат, когда смотрит на тебя эта цыганочка". Обцелованная критиками "Танцующая в темноте" Триера – вообще одна сплошная цыганочка-алеутка, последовательное давление на слезные железы. Чем же триеровские слезы чище михалковских?

Недавно нам показали, как в ходе кинематографически преобразованной Второй мировой войны крупный такой еврей-богатырь по прозвищу Жид-медведь бьет поджарого немца бейсбольной битой по башке. Натуральнейшим образом. По случаю исполнения тем воинского долга. Без всяческого воспоминания о Женевской конвенции. Не скажу, что критики зазывали ветеранов на это посмотреть, но ни слова я не читал осуждения мозгам, щедро разбрызганным по экрану. Вдруг бы какой ветеран забрел? А там ни Рейхстага. Ни Зееловских высот. Ни Трептов-парка. Вместо этого бесславные ублюдки поймали Гитлера с хвостом (под мостом) и жарят на рулонах голливудской пленки. Ни один критик не написал в защиту Егорова и Кантария. Ни тени волнения: все списано на чудачества Тарантино.

Значит, руки, кишки и мозги – рознь рукам, кишкам и мозгам? Чем же так неприемлемы именно михалковские кишки? И руки? И в особенности мозги?!

Петр Чхеидзе, чрезвычайный и полномочный посол Грузии, недавно вспоминал, как старший брат его отца, танкист, делился такой фронтовой правдой: чтобы содержать машину в боеготовом состоянии, они регулярно вычищали человеческие останки из гусениц танков. Так что ветеранов не испугаешь. Не всех, точнее, испугаешь. Да и много ли их осталось?

Занятно, но французские кинокритики, не видевшие фильма, требуют каннской казни Михалкова за: а) сталинизм; б) преступную склонность снимать кино для массовой аудитории. Наши, посмотрев и этих козырных грехов не обнаружив, подумали – и стали ругать за другое. Затянуто. Скучно. Нудно.

Антониони в "Профессии: репортер" одним финальным планом едет минут восемь. Критики аплодируют, некоторые падают с обморок: как хорошо! Тарковский парит меланхолично над водой: прекрасно. У раннего Михалкова в "Родне" – бегун, самолет. Как глубоко! У Германа – блистательно! Даже у Попогребского неплохо. Тягомотина вообще в чести у критиков: пуще Бунюэлевского глаза они любят, когда фактура, когда неторопливо, а иногда и издевательски неторопливо, в особо крупных размерах, чтоб простой зритель уже бег из зала, а продвинутый – обмирал.

В "Предстоянии" есть много длинных планов. Есть длинный план винтовки. Много панорам. Снег идет. Вообще, фильм не экономный (я не про деньги). Три часа идет. Так наслаждайтесь! Вот поры на носу у солдатика. Не хотят. Одни говорят: все уже было, сколько можно, поры, бабочки, пепел. Другие – компьютер дешевый. (Это да, не могу не согласиться: худшее, что есть в фильме – это панорамы военной Москвы, дорисованные на компьютере, аэростаты просто копипастом сработаны). Третьи: угловато, несоразмерно. А как насчет того, чтобы судить художника по законам, им самим над собою установленным?

Чем "тягомотина" Михалкова так отличается от "тягомотины" Германа, Тарковского, Антониони? Почему именно она неприемлема? Почему ею надо пугать, а прочими – восхищаться?

Но особенно удивителен аргумент критиков по поводу коммерческого неуспеха фильма. Фильм нехорош тем, что провалился в широком прокате. Да это ж и есть обычно их злорадный ответ всем маловерам и нытикам: подлинное произведение искусства никогда не оценят массы! С чем только провалившимся в прокате критики фильма не носились! Чуть какая длинная, набитая кишками, матерщиной, мертвечиной и бесконечными планами пустоглазая немочь выползет на фестивальное солнышко погреться – хвать ее, и хвалить. С использованием слова "симулякр".

Чем михалковская "немочь" хуже или лучше иных? Вы же за все это обычно и хвалите: прерывистое дыхание, все субъективно-остраненно, авторский взгляд, обход исторической правды с флангов... А тут – ни одного доброго слова.

Большому порицанию подвергают критики фильма эпизод, когда актер Панин мочит штаны, напуганный Меньшиковым. А я смотрел и думал: ну, чистый Сорокин! Девочки-переростки, пионерские галстуки, чернильное письмо... Нет, ну, правда, близко к Сорокину Михалков подошел. Но последнего шага не сделал. Удержался. У Сорокина бы Панин влагу бы сам и осушил. Поклонился бы в пол, запел бы "Взвейтесь, кострами" на мотив "Утомленных".

Я вот у критиков не читал осуждения Сорокина за урино-модернизм. Его за это больше коммунисты с младой порослью "Едра" трепали – на площади у Большого театра.

Нельзя умолчать и о главном.

Особенно досталось культовой фразе фильма "Покажи сиськи", давшей название уже нескольким интернет-проектам. Почти про все кадры ненавистной им эпопеи критики написали, что это парафразы, заимствования и прямые заимствования. И только в этой удивительной сцене признают первопроходство Михалкова.

А "Красота по-американски"? А "Чапаев", где эту роль играли щечки? И, наконец, неужто они не знают, что это типичный призыв тех, кто любуется девчатами у компьютера, пока те, чувствуя себя в половой безопасности, стаскивают бельишко перед веб-камерой?

Может ли обожженный молодой танкист Великой Отечественной в последние секунды жизни обратиться к медсестре с подобной просьбой? По-моему, вряд ли. Может ли с такой просьбой от его имени обратиться обожженный 65-летний режиссер, оскароносец, израненный в боях на союзно-кинематографических фронтах? Да, может. Имеет полное законное право, ибо он так видит. И лишь один он (да Пазолини) знает, сколько затаенных смыслов он в сцену вложил, а сколько приписано по разделу собственной испорченности зрителей. Что-то в этом есть принадлежащее только искусству, но не жизни. Неуловимо голо-пионерское.

Так и что? Кто забыл – это кино, граждане. Тут и не такое показывают. Последнее, что обычно ругают критики, – голое женское тело в работах признанных мастеров. Как-то обычно смиряются. Антониони, Бертолуччи и другие, дожив до солидных лет, использовали любой повод вспомнить молодость таким способом. Чаще всего получалось маленько нелепо, но вполне простительно.

Но не в данном случае. Запас прощения иссяк на Бертолуччи, любующемся рукоблудием на фоне парижской революции 1968 года. Михалкову прощения не осталось.

Все, к чему бы ни прикоснулся Мидас-Михалков из обычно святого для критиков, – все вдруг вызвало у них гневное, многословное и преувеличенно-гражданственное, временами патриотическое отношение, чего за многими отродясь не водилось. Договорились до того, что это клевета на начало войны. По-моему, начало войны в действительности было таким, что клеветникам развернуться негде. Правда в данном случае горше и страшнее, а иногда и стыднее любого художественного преувеличения и искажения, коим настоящая качественная клевета и является.

Представим себе, что невозможное возможно. Представим себе, что не было истории с Хуциевым, со съездом. И все это снял не Михалков со всей родней и родословной, находящийся на ножах со всеми практически критиками и многими кинематографистами. А, скажем, Лунгин. Такой вот "Царь-предстояние". Или Хотиненко – "Поп-предстояние". Понятно, надеюсь, что это чистая условность, для заострения.

Полагаю, что при том же количестве и качестве кинематографического материала не было бы и доли того шума. И грана той нетерпимости.

Все недоброжелатели Михалкова давно ждали, когда у мастера случится неудача. Когда, получив много денег, мастер вес не возьмет. Обычно Михалков выворачивался так: его ждали на помосте, а он появлялся на ринге, стрельбище или травяном корте – и уделывал всех, кто думал, что он штангист. Все ждали помесь "Освобождения" со "Спасти рядового Райана", а он чего отчебучил?

По-моему, один Денис Корсаков написал в точку: Михалков снял трехчасовой артхаус, а нас еще ждет три часа "Цитадели".

Артхаус? Снял артхаус?! Артхаус разве идет разом в тысяче кинотеатров, где его с комфортом смотрят по три зрителя за сеанс?

Вы ж сами видели, идет! Вы его просто не узнали.

Следом, как немецкий танк из тумана, выползает еще более страшный вопрос: а бывает артхаус за 55 млн народных американских денег?

Мой ответ: да, бывает, он опять-таки перед нами.

Какой есть. На мой взгляд, действительно странный, несоразмерный. Увы, без молодого полета, тяжело груженый – как та баржа. Местами с государственной изменой здравому смыслу и вкусу. Не великий. Но сильный. С несколькими поглощающими тебя без остатка прорывами к светлому смыслу и чисто михалковским ответом на ключевой вопрос: кто выиграл войну – солдат или Сталин?

В стиле общей критики скажу: так и это заимствование! Кто нам помог? Барклай? Климат? Иль русский Бог? В фильме вообще много Пушкина – Маковецкий им прикрывается, Панин им прикрывается. И Михалков прикрывается. Вот они, все перед вами: лейтенант, комдив, медсестра, генералиссимус, танкист, энкавэдэшник, герои, негерои, подлецы, глупые и мудрые, мусульмане и православные, стервецы и стервы. И кто же помог этому раздерганному, испуганному стаду?

Пушкин спрашивал – Михалков отвечает: русский Бог! Точно! А кто еще? Больше некому!

На этом фоне в блогах, не снимая шор, продолжают взвешивать, выдержит ли цепь церковной люстры авиабомбу? Куда полетит продукт жизнедеятельности фашиста на скорости 300 километров в час?

...Немецкая мина подорвала не только корабль с партархивами, но и набитую лицемерием и фальшью оболочку, чтобы наконец вышло наружу, а потом и победило сильное и подлинное, чему и Богу незазорно помогать. Нет, не хочет так критик читать увиденное на экране. Он пишет, мол, ай-яй, ради спасения Нади гибнут другие люди.

Да живы они, их помреж тоже выловил и обсушил! И Адабашьян жив. И Шукшина, хотя она играет типаж, мучительной смерти которому я не желаю лишь из христианского долга.

Не могу отделаться от ощущения, что многие критики, неподкупные, умные и талантливые критики пишут так (напирают на одно и в упор не замечают другого), чтобы наверху скорее разуверились в Михалкове. И больше никогда не давали ему денег. Пишут: надул он вас, обманул. Денег собрал на гимн, а сам Сталина макнул лицом в торт!

М-да. Неожиданно.

Парадоксальная заботушка теперь у прогрессивного критика: Сталину остатки крема из усов вычищать! Думаю, там не оценят.