Какая там "рабочая обстановка на съемочной площадке"? Не верю. Собрались "зубры", матерые актерища и принялись веселить друг друга до колик. Никита Михалков – городничий приклеил пышные усы, навязал чалму из жениного платка, напялил восточный халат и принялся в тазу ноги парить. А унтера ему водички горяченькой подливают. И таз "отыграл", и чалму, и халат. А глаза то щурит, то круглит, то щурит, то круглит. Читай: городничий, конечно, дурак, но не из простых. Камера от него оторваться не может: крупный план босой ноги, крупный план усов, крупный – очков. "О чем бишь я? Ах, да: пренеприятное известие". Ах, вот вы о чем! Вы нас по поводу гоголевского "Ревизора" развлекаете! Но что же тут, помилуйте, "пренеприятного"? На экране розовый ампир, дамы в кринолинах и без оных, напитки-закуски... И никому дела нет ни до какого "известия". Впрочем, как и до смысла, тайного или явного, хрестоматийного или злободневного, классической гоголевской комедии. На злободневность никто не напирает. Вначале проглядывает намек на нынешнего московского градоначальника – отчего иначе картина посвящена 850-летию Москвы и титры идут на гравюрах с московскими видами? Но после титров о намеках забывают. И слава Богу!

Комедия Гоголя нужна создателям фильма "Ревизор" лишь как текст, который легко разобрать на репризы; а уж актеры сами в них вцепятся, покажут себя. Постановщик Сергей Газаров – сам актер по профессии – знает, чем побаловать братьев по цеху. Что ни реплика – пальчики оближешь! Да и компания собралась соответствующая – гурманы. Роль городничего, как вы уже поняли, смаковал Никита Михалков, Ляпкина-Тяпкина – Олег Янковский, Земляники – Алексей Жарков, Хлопова – Зиновий Гердт, Шпекина – Владимир Ильин, Осипа – Армен Джигарханян. Роль Хлестакова в умопомрачительном темпе уплетал обжора из молодых – Евгений Миронов. А дамы! Марина Неелова – городничиха пользуется каждым кадром, чтобы доказать: "Фи-гушки, я комедийная!" Камера, как девица, влюбленная во всех сразу, вертит объективом, смазывая интерьер и боясь пропустить самую пустяковую актерскую "штучку". Газаров ей не помощник, он человек театральный и видит сцену, а не кадр. Вот Хлестаков крутится вокруг дамских кринолинов. То с одной стороны присядет – нога на ногу, не замечая, что стула нет (не беда, услужливый унтер вовремя подставит собственную коленку), то с другой. То вдруг между дам возникнет, то из-под юбок появится... Трюки все сплошь театральные, фронтально развернутые.

На сцене каждую "штучку", каждую реплику "играют" все, как свита играет короля. И всех видно. В кино с этим сложно. Однако режиссер с легкостью выходит из положения: ударные сцены он снимает неподвижными общими планами, а потом, при монтаже, приклеивает "реакции". Например, знаменитая сцена вранья: бенефис Хлестакова-Миронова. Камера стоит неподвижно, снимая, как Е. Миронов пьяным угрем вьется на стуле, пока в конце концов не засыпает, заплетя руки и ноги невероятным узлом. Но на ту или иную реплику – про Пушкина ли, про тридцать пять тысяч одних курьеров – все должны как-то отреагировать. И вот камера объезжает каждого, показывая реакцию. Зритель уж позабыл, о чем шла речь, а ему все "реакции" показывают и показывают, показывают и показывают... Или, например, вспомнил городничий – Михалков, что один учитель в гимназии страшные рожи корчит, тут же изобразил (наезд камеры), потом Янковский свою "рожу" показал (наезд), Гердт – свою (наезд)... Ну, чем не Гоголь: "Он же от доброго сердца, а всякий на свой счет принимает".

Но одна трудность режиссером так и не преодолена. Детали общей сценической картинки еще можно кое-как в кино показать, но театральному актеру обязательно нужен зритель. Просто необходим. Когда опытный комик выходит на сцену, он первые минуты прощупывает зал и очень скоро понимает, что именно этому, сегодняшнему зрителю нужно. В богатом арсенале его приемов происходит моментальный и жесткий отбор. У мастеров из "Ревизора" С. Газарова никакого отбора не произошло. Они старательно демонстрируют все, на что способны. Поэтому каждая "реакция" выходит слишком уж затянутой и подробной. Причем очень скоро становится ясно, что перед нами "премьеры" разных трупп, которые скорее конкурируют друг с другом, чем играют в общую игру.

Сюжет никого не интересует. "Пьесу все в школе проходили, лучше посмотрите, какие мы номера откалываем". Авангард Леонтьев играет Бобчинского, страдающего раздвоением личности: он убежден в присутствии рядом призрачного Добчинского и ссорится со своим "альтер эго" чуть не до драки. Сыграно виртуозно. Владимир Ильин показывает цирковой номер "почтмейстер Шпекин, оживляющий проспиртованный труп Хлестакова". Особенно хорош огурец, который аккуратно разрезается об острую шпагу почтмейстера и ровными кружочками укладывается на приготовленную тарелочку. А чего стоит клоунское "антре" Марины Нееловой – городничихи, "художественный свист". Весь свой отчаянный драматизм актриса вкладывает в надувание щек и высвистывание душещипательной мелодии. Старается, аж из платья вон лезет. Смех, да и только. Лишь под конец Сергей Газаров вспоминает, что снимает кино и что у кино тоже есть свои трюки. Когда В. Ильин – почтмейстер с роскошным бантом и в изрядном подпитии, явившись на прием городничего по поводу помолвки его дочери с ревизором, начинает читать письмо Хлестакова Тряпичкину, камера по-прежнему индифферентна: общий план стола сменяется крупными планами каждого гостя. Но когда письмо прочитано и Михалков уже посетовал на "щелкоперов-бумагомарак", тут начинается кино. В дверном проеме на контражуре очерчивается темная фигура настоящего ревизора – призрак на фоне живых людей. А герои на глазах начинают бледнеть и таять, как призраки. В финале они не только безмолвны, но и невидимы. И вот уже только две огромные крысы из сна городничего бредут по столу между пустых бутылок и что-то нюхают...

Но до этого на экране никакого кина нет, а есть заснятая на пленку "творческая встреча с артистами". Каждый делится воспоминаниями о прежних успехах. Кто не помнит гениальной заплачки Гердта-Паниковского ("Золотой теленок"): "Я старый. Меня девушки не любят". В "Ревизоре" режиссер заставляет Гердта-Хлопова всхлипывать по любому, даже самому неподходящему поводу. Уж мы и от самих всхлипов давно устали, а за каждым еще и "реакции"... Трюк Янковского-Мюнхгаузена со стрельбой по уткам вошел даже в рекламный ролик фирмы "Мулинекс". Почему бы не воспользоваться классикой? Янковский-Ляпкин-Тяпкин учит Хлестакова прямо из окон, не глядя, уток стрелять. И ведь падают. Правда, иногда вместо утки в окно рыба влетает, так на то она и "лабардан-с". Каждый творит во что горазд. Единственный, кто во всей этой фантасмагории понимает, почему рыбы летают, а купцы плохо по-русски говорят, – Осип – А. Джигарханян. Может быть, оттого и понимает, что хочет понять. Ему единственному интересны и люди вокруг, и интрига. От них действительно зависит его, Осипа, будущее, и он действительно ест в людской городничего, потому что его действительно не кормили в трактире. Он видит в подсевшем к нему городничем не Никиту Михалкова, разыгрывающего очередную репризу, а хозяина дома, от которого зависит, дадут ему доесть или в шею прогонят. Ему действительно важно понять, что там наболтал без его пригляду вертопрах-барин, а то как бы игры не испортить. Потому что здесь Осип – игрок, а не Джигарханян.

И игра эта Осипу не нравится. Он единственный понимает: пора линять.