Спектакль Валерия Фокина "Превращение" больше семи лет шел на Малой сцене "Сатирикона". Те, кто видел спектакль, долго еще будут вспоминать провал крохотной, скудно освещенной комнаты клерка Грегора Замзы, которого блестяще играл Константин Райкин, и потустороннюю музыку Александра Бакши в исполнении ансамбля Марка Пекарского.

В фильме роль Грегора Замзы, проснувшегося однажды утром в собственной кровати и обнаружившего, что превратился в отвратительное насекомое, отдана Евгению Миронову. Несмотря на то, что внешний рисунок роли в фильме повторяется (Миронов так же беспомощно лежит на спине, не в силах перевернуться на брюшко, и шевелит лапками), в выражении лиц двух актеров в этой роли – дистанция огромного размера.

Превратившись в насекомое, Замза-Райкин осознавал, что стал объектом травли, и весь он был олицетворенная покорность и благодарность за подброшенные под дверь картофельные очистки. Безысходность и мука человека, ставшего инсектом, благодаря малости зала ощущались почти физически. Замза-Миронов, став насекомым, обретает во взгляде свободу, страстность и холодную сталь, неведомые ему еще вчера за семейным ужином, когда он подставлял матери (Татьяна Лаврова) лоб для поцелуя. Вчера он был им нужен – добытчик, опора, кормилец. Сегодня он – изгой и чудовище, непонятное родным и наконец интересное самому себе.

Грегор Замза изумленно изучает еще вчера горячо лелеемые им предметики – пенал с карандашами, расческу, очки. Зачем вся эта чепуха, когда вместо утреннего приветствия получается цоканье, пощелкиванье языком и вдобавок по-паучьи шевелятся руки? Остается только смотреть в окно, за которым – дождливая Прага, и, задумчиво ползая по столу, покрывать его тягучей слизью с собственного тела.

Превращению предшествовал кошмарный сон магриттовского толка – много безлицых мужчин в круглых шляпах и с тростями, пустынный перрон с отходящим поездом (послушный клерк, Грегор Замза боялся опоздать на утренний поезд), тесное купе, в которое кто-то (блестящий эпизод Авангарда Леонтьева) стучится до разрыва барабанных перепонок. От одного воспоминания у Грегора-жука непроизвольно выделяется стойкий несмываемый секрет, оставаясь на стенах и потолке. Спецэффектами поддержанная мироновская эквилибристика – одно из бесспорных достоинств фильма.

Выход в свет таракашечке, как ласково называет Грегора служанка, не удается: отец (Игорь Кваша), мать, сестра (Наталья Швец) забрасывают заплесневелого урода яблоками, как гранатами, – ошметки засыхают на давно прилипшей к телу пижаме, на вздрогнувшей от ужаса фамильной мебели. Но, восхитившись операторской работой Игоря Клебанова, совершенной в интерпретации безумия музыкой Бакши, от фильма все же не дрожишь: театральный катарсис не повторяется. Миронов, наверное, киногеничнее Райкина, но ему не веришь, что он – насекомое. Он здесь – человек, не имевший никогда своего лица, клерк, вдруг получивший уникальный шанс прожить другую жизнь. И – не имеющий на это ни силы, ни воли. Превращение было возможно, не будь оно "по Кафке".

Запоминаются туманная утренняя Прага, пробежка Замзы по кладбищу в поисках собственной могилы, яблочная битва. Судьбу Грегора Замзы намечают только освободившиеся после превращения глаза Миронова. Но кафкианский сюжет сопротивляется этим свободным глазам.