Если век начался довольно посредственным романом "Мать" и закончился такой картиной, как "Мама", не следует ли его признать потерянным для нашей страны?

Фильм Дениса Евстигнеева по сценарию Арифа Алиева "Мама" выглядит неудачей, даже "если судить художника по законам, им самим над собой" и так далее. Но это неудача, которая стоит десятка крупных удач.*

* После слов "...стоит десятка крупных удач" автор статьи на двух страницах убедительно доказывал, что фильм "Мама" смотреть не стоит. Однако дальнейший ход его мысли убедил нас в обратном. Поэтому две страницы с перечислением недостатков ведущий редактор номера вычеркнул на свой страх и риск, о чем и предупреждает автора.

Эта оппозиция подчеркивалась многими: вон у Михалкова какой бюджет – а у нас в пятнадцать раз меньше. Вон у Михалкова какая реклама – а у нас почти ничего. Он в Кремле премьеру сделал – а мы в ГЦКЗ "Россия", скромненько, без закусок, фейерверков и парфюмерии. Наконец, у Михалкова слоган про русского, который многое объясняет, – а нам слогана не надо, у нас и так содержание есть. Это я дословно цитирую. Но содержание-то как раз у Михалкова, а в "Маме" его жутко не хватает. Нет того, что так приблизительно называется веществом жизни. Вот у Михалкова оно какое угодно – лубочное, сусальное, барское, – но есть. Понятна гремучая смесь любви, ненависти, иронии, страха и тоски, которую вызывает у него Россия (то-то его так и ненавидят всякого рода стильные, безнадежно пустые люди... шабертен? шамборант?). Есть, словом, спорное, временами раздражающее, но живое отношение к предмету. У авторов "Мамы" его нет – они решают иные задачи.

Задумывалось все как раз наоборот. Вот Михалков раздует до небес рекламную кампанию и провалится. А мы все сделаем скромно, и окажется, что молодой кинематограф, который Михалков так жестоко гнобил, на самом деле и умнее, и человечнее, и больше нравится нашему зрителю... и тяжелая артиллерия в лице самой народной актрисы на нашей стороне... У Евстигнеева такого расчета наверняка не было, но у идеологов молодого кино, у части светской критики, у продюсеров И. Толстунова и К. Эрнста явно был. Получилось, увы, ровно наоборот. Михалков всех достал своим "Цирюльником", всем жутко хотелось, чтобы у него не получилось, – а картина все равно хороша. К Денису Евстигнееву все были заранее настроены супердоброжелательно. Всем хотелось, чтобы получилось. Увы.

Ни одной репризной, запоминающейся реплики. Ни одного живого лица. Даже лицо Мордюковой – тяжелая, угрюмая маска. Но оно таким и должно быть по замыслу. Так что она-то вполне адекватна ему. Остальные, которым, по идее, следовало быть разными и репрезентировать в фильме народ, – выглядят начисто лишенными индивидуальности. Машков играет пародию на навязанное ему амплуа секс-символа – и не случайно в единственной постельной сцене он именно пресыщен и утомлен. Ему больше не хочется. Остальные персонажи наделены набором стандартных примет – сутенер нюхает кокаин, шахтеру не платят, наемник ловит снайпершу-белые-колготки. Лучшие актеры современного российского кино ("Это фильм актеров на букву "М"!" – захлебывался, не слыша себя, один телеканал) заставляют усомниться в том, что нашему кино вообще нужны лучшие актеры. Если уж Максим Суханов ничего не может сделать с ролью начальника психушки – винить Суханова смешно. Любой, кто видел его в театре, знает изобретательность и магнетизм этого странного бритоголового типа, профессионального певца, угрюмца и затворника. И если ни он, ни Миронов, ни Кравченко, до сих пор всем памятный по "Иди и смотри", не спасли дела – значит...

На этом заканчивается часть ругательно-констатирующая и начинается часть хвалебно-восторженная. Евстигнеев начинал как первоклассный оператор, тоже, кстати, в очень умозрительных картинах: "Слуга" и "Армавир" Абдрашитова, "Такси-блюз" и "Луна-парк" Лунгина. Уже там проявилась евстигнеевская любовь к большим, воздушным пустынным пространствам, к самолетам и поездам. Пластическую тему картины он сам определил, как пространство страны, протяженность – и пространства много, и не будь пейзажи (городские или сельские) до такой степени клишированы, полны телеграфных столбов, заснеженных гор, чумов, сопок – ощущение большой страны действительно появилось бы. Но взяться ему неоткуда: получается набор олеографии, стандартных картинок, конфетных коробок, и если уж Козлов и Лебешев здесь бессильны – значит, с образом нашей Родины действительно происходит что-то не то. Но самый страшный диагноз ставит Евстигнеев, приглашая на роль Мамы Нонну Мордюкову. Он сам испугался того, что у него получилось. И потому так открещивается от метафоры "Мама – Родина". Он повторяет это слишком часто, чтобы можно было поверить. Если убрать метафору, в фильме вообще ничего не останется. Но если ее принять, многое окупается и становится простительным – за точность попадания.

Так сложилось, что Нонна Мордюкова, войдя в зрелые годы, стала экранным воплощением женщины-матери и в этом качестве очень точно соответствовала эпохе, создавая образ Родины. В шестидесятые это зрелая, мощная, всевыносящая мать. В конце семидесятых, в "Трясине", – мать полубезумная, фанатично любящая, губящая этой любовью. В "Родне" – мать гротескная, смешная, беспрерывно попадающая в идиотские положения, ощутившая разрыв всех главных связей и уход почвы из-под ног.

Родина-99 – нового образца – это властная, много вытерпевшая, не допускающая никакого сопротивления и совершенно сумасшедшая старуха, которая давно не знает, что делает. Все ее реакции неадекватны, все действия непрогнозируемы, и уже не понять – где она любит, где губит. Страшная, косматая. Все распродает, куда-то зовет – причем совершенно непонятно, куда. На станцию Шуя. "Четыре х... на станции Шуя"– очень точный пересказ финала. Мама пытается вернуться туда, где ей (как ей теперь кажется) было хорошо. То и дело желает остановить время. Мать у Мордюковой вообще не думает. Она подчиняется инстинкту – беспрерывно СОБИРАТЬ членов своей семьи, как Россия – Бог весть зачем – собирала свои территории. Выкупала из заключения отца (ничего не вышло, охранники деньги взяли, а отца пристрелили). Похищает из дурдома сына. Остальных сыновей срывает с мест и снова берет под свою власть. О погибшем сыне не вспоминает – и никто не вспоминает: сынов у Мамы много... Был у нас раньше ансамбль "Веселая семейка", все что-то пели, плясали в костюмах, дудели в дудки. Теперь у нас невеселая семейка. Но мы по-прежнему держимся за узы родства. Потому что она – наша Мама.

И только Ленчик, который в фильме явно олицетворяет творческую интеллигенцию (шевелиться не может, весь зарос, содержится в дурдоме), решается задать матери главный вопрос:

— Мама! Зачем тебе столько сыновей?

А вот этого Родина не знает. Она их только родит и держит рядом с собой, и чем им хуже с ней, тем более правой она себя чувствует. Образ Родины-матери, созданный Нонной Мордюковой, принадлежит к числу сильнейших в ее творчестве. Если смотреть картину под этим углом зрения – она состоялась безусловно. Даже при том, что фабула расползается, диалогов по существу нет и герои явно перекочевали со страниц прессы.

Алиев и Евстигнеев задали вопрос: зачем, Мама, ты все это делаешь с нами? А ни за чем. В силу инстинкта. Сначала самолеты захватываем, потом разъединяемся, потом объединяемся – и все без какого-либо результата. Потому что результат – это духовный рост, какие-никакие подвижки в сознании. А у нас их давно нет, мы только тоскуем по славному прошлому. Каждый хранит в паспорте фотографию "Веселой семейки", бережет прежние костюмы и вспоминает когдатошние танцы народов мира. Все так и остались детьми страшной косматой мамы, которая... да любит ли она нас?

Этот вопрос Евстигнеев тактично оставил открытым. Прощения она у нас просит – это да. Но и прощения попросить, и покаяться мы толком не умеем. Закрываем лицо руками – а руки все в мазуте, и выглядим мы после этого покаяния так, что хоть совсем не кайся.

Поэтому режиссер так испуганно открещивается от собственной догадки. Поэтому его неудачу следует признать великой.

А фильмы-легенды, фильмы, рассчитанные на всенародную любовь, нам, видимо, пока снимать не надо. До тех пор, пока у нашей Мамы не народится какой-нибудь новый народ – молодой, совсем еще глупый, еще верящий в фильмы, способные всех растрогать и объединить.