ПРИЗРАК НАРОДНОСТИ

Газета "Московские новости" №13
06.04.1999
Татьяна Москвина

В борьбе за "простого зрителя" на арену выходит фильм Дениса Евстигнеева "Мама"

Когда наш бог, наш повелитель – "простой зритель" – расположит свое седалище в кресле кинозала и раскроет глаза поширше, дабы увидеть фильм Дениса Евстигнеева "Мама", он, желанный, возлюбленный и проклятый, должен понять: для него расстарались. Авторы данного проекта вправе развести руками и сказать: уж извините, братцы, что было дорогого и наилучшего – все собрали. Вот великая, любимая, не снимавшаяся 18 лет Нонна Мордюкова, вот наша гордость, наш ответ всем звездам Голливуда – Олег Меньшиков, вот самые знаменитые артисты среднего поколения – секс-символический Владимир Машков и ангелический Евгений Миронов, вот не нуждающийся в эпитетах Павел Тимофеевич Лебешев, которого, из-за болезни, сменил оператор Сергей Козлов, но Козлов – это тот же Лебешев, только в другой возрастной категории, вот любимый композитор Никиты Михалкова Эдуард Артемьев, а также пользующиеся высокой и заслуженной профессиональной репутацией художник Владимир Аронин, звукорежиссер Екатерина Попова-Эванс, художник по костюмам Павел Каплевич... все отменное, качественное, проверенное, с гарантией, никаких тебе "левых", случайных, с ветру набежавших имен...

Грустно мне, читатель. Капают слезы на клавиши моего компьютера, и я, стареющими руками одинокого, бедного, никому не нужного провинциального критика, набираю эти ужасные слова, и вот они: не существует в искусстве никаких гарантий. Самый распрекрасный и крепкий профессиональный уровень не гарантирует точности и полноты конкретного художественного высказывания, подобно тому, как в спорте никакая репутация не обеспечит победы в данном забеге, матче или турнире. Правда, в спорте правят жесткие законы, в искусстве вроде бы их нет. А на самом деле – есть.

Фильм "Мама" рожден в ситуации мучительной внутренней рефлексии отечественного кинематографа, который пытается найти новый тип зрелищной "народности" – сейчас, в условиях строгого размежевания разных классов, сословий и даже профессий. Органическая связь с живой стихией реальной жизни почти у всех кинематографистов потеряна, если и была вообще. В алхимических лабораториях силой незаурядного интеллекта выращиваются искусственные конструкции для уловления таинственной ускользающей "народности", и "Мама" – один из таких искусственных кристаллов. Разумеется, далеко не самый худший, но, на мой взгляд – неживой. Проще говоря, от "Весны на Заречной улице" уже ушли и возврата нет, а к "Титанику"еще не пришли и неизвестно, как к нему пройти и надо ли? Никто ничего толком не знает, никаких рецептов нету, все хорошие люди, распалась связь времен и если долго мучиться, что-нибудь получится. Когда-нибудь.

В алхимических поисках "народности" авторы фильма сделали главную ставку на Нонну Мордюкову. "Священное чудовище" отечественного кинематографа (выражение Майи Туровской), она, конечно, вся оттуда – из родных необъятных просторов, родной горемычной истории и родных старых песен о главном. То, что родные просторы порядком загажены, родная история малопригодна для легкого чтения, а родные старые песни пошловаты и приторны, и это не могло не сказаться на русской душе, а может, страшно вымолвить, но ею же и порождено, в свое время уловил Никита Михалков, снявший Мордюкову в "Родне". Трагикомический образ грубой, вздорной, ограниченной, готовой кулаками сколотить семейное счастье крестьянки родственен маме из "Мамы". Но героиня Мордюковой, в исступленных поисках лучшей доли для своих детей, пошла куда дальше, решилась на угон самолета, и, отсидев пятнадцать лет, ищет их по всей стране. В картине Евстигнеева заранее, уже в замысле, взято обобщенное, почти символическое измерение – Мордюкова не столько конкретный, сформированный средой, историей и природой характер, сколько Мать (с большой буквы), Собирающая Сыновей. Мера обобщения, которая, в идеале, должна органично вырастать из реальной плоти художественного произведения, задана искусственно. Последовательное развитие судеб, характеров, взаимоотношений заменено на ряд фрагментов, достаточно замкнутых на себе, нарисованных с четкостью и яркостью комикса, но не сочлененных в историю. Сам способ рассказа таков, что связного характера создать невозможно – действие происходит в наше время, с редкими и довольно произвольно вставленными наплывами в прошлое. Поэтому и образ мамы-Мордюковой словно распадается на серию выразительных и монументальных, но сугубо статичных портретов. Вот семидесятые годы, она выглядывает из-за кулис, переживая за детей на сцене – бойкая, моложавая и свирепая мать-тигрица, которая коня на скаку остановит и самолет угонит запросто. Вот яростно кричит "Это угон!". А вот старая, несчастная, седая, в облезлой шубейке, возвращается в запустевшую московскую квартиру, которая каким-то чудом сохранилась за ней, после 15 лет отсидки...

Вообще с реалиями жизни дело в фильме обстоит так, что они попросту игнорируются. Куда, например, мог доехать похищенный братьями из дурдома парализованный старший сын Ленчик, кроме первого милицейского поста, и каким образом это семейство продает квартиру и покупает билеты на поезд, когда у них один паспорт на шестерых?

Однако символическое измерение ведь не обязано считаться с правдоподобием. Ведь и то, что Меньшиков, Машков и Миронов оказываются сыновьями одной матери, тоже навевает мысль об усыновлении, а не естественном порождении столь несхожих сынков. Но чисто символически вышеозначенные актеры – конечно, кинематографические дети Нонны Мордюковой, взятые для придания картине дополнительной энергии соревнования (кто кого переиграет). Соревнование ведется честно: все роли сыновей выписаны плоско, без психологического развития, с одной доминирующей характеристикой. Один подался в армию и хорошо стреляет (Алексей Кравченко), другой работает шахтером – правильно, в Донбассе, и получает зарплату билетами в цирк (Михаил Крылов), третий (Миронов) – наркоман из Владивостока, правильно, из Владивостока может ли быть что путное, как вспомнишь Черепкова и Мумий Тролля, четвертый подрабатывает донором спермы на Таймыре (ну, на это у нас способен один актер, догадайтесь с трех раз, фамилия на букву "М"), пятый сидит в спецбольнице и с гениальной точностью симулирует 16 лет классические симптомы шизофрении (на это у нас тоже способен один актер, фамилия тоже на букву "М"). Эта компания типажей из комикса – Который стреляет, Который съел зебру, Который наркоман и пляшет, Который делает детей и Который псих – нарисована актерами вполне в меру их таланта и профессионализма. Что они умели – то и выдали, не больше, но и никак не меньше. И те, кто считают, будто в искусстве нет жестких законов, опровергните чистую победу в соревновании "первой ракетки" нашего кино – Олега Меньшикова.

Меньшиков существует наособицу, не въезжая ни в какие народные сверхзадачи фильма, а просто показывая, "кто в замке король". Дело даже не в том, что шизофренический аутизм (пребывание в своем замкнутом мире непредсказуемых эмоциональных реакций) сыгран безупречно и со вкусом, а звание актера чрезвычайных возможностей, чьего "потолка" пока не видно, подтверждено. Довольно тоскливое это занятие – подтверждать репутацию. А в том дело, что противостояние меньшиковского героя маме – единственная сильная психологическая скрепка картины. Где-то в таинственном устройстве его таланта заложено отрицание вульгарности и бессмыслицы "просто так" жизни, страстное и трагическое возражение духа – природе, несогласие на общую социально-животную участь. Цельнолитой образ человека, вышедшего из времени и мира и замершего в холодной ярости на непостижимых высотах несчастья, дополнен улыбкой надежды в финале картины. Мама привозит обретенных сыновей на станцию детства, просит прощения за погубленную жизнь, в отчаянии и раскаянии закрывает лицо руками – а поскольку руки ее вымазаны железнодорожной копотью, на лице отпечатывается след. А это возвращает нас к началу фильма, когда юная Полина вот так же стояла на станции, глазела на поезд, везущий солдат победы, в надежде мазала себе брови этой же самой копотью и победила, приманила статного солдата. Все у нее получилось тогда – может, получится и сейчас. Дети весело смеются, глядя на испачканную маму. Смеется и смахнувший с лица маску ненависти дух сомнения и отрицания, на мгновения проглянувший в Олеге Меньшикове и вновь спрятанный за шикарную улыбку. Игра в кино закончилась. Все было, есть и будет хорошо, это просто мы все придумали, чтобы вас развлечь – маму с детьми, угон самолета, зебру, снайпера, Таймыр, подлодку во Владивостоке и спецбольницу в Москве, это чтобы вы не скучали, смотрели на любимых артистов и твердо знали: отечественные кинематографисты готовы служить народу...

Но идея понравиться какому-то неведомому "народу"не может дать настоящей энергии, какая была, к примеру, у Шукшина, который никому не старался понравиться. Оттого в "Маме" нет подлинной энергии – пульсирующей, живой, нервной, какая бы приличествовала рассказу о трагедии русского семейства и какая была у Дениса Евстигнеева в "Лимите", а есть умозрительная динамика, которую приходится хлестать мощным аудиовизуальным хлыстом, чтоб она не валилась на каждом шагу от сюжетной и психологической бескормицы. Найдите живые характеры. Сплетите их взаимодействие в связную историю. А что там типического и символического – пусть критики изобретают... я вот, скажем, такую картинку предлагаю: Плещется огромное, неведомое, дикое житейское море. А на берегу сидят умные, грамотные, профессионально подкованные люди. И увлеченно что-то строят из камушков и песочка. И хотят уверить себя и нас, что в этом можно жить и это можно есть. И спорят, правильные ли камушки пошли на изготовление этого "пирожного" и стоило ли на этот "замок" изводить столько песка. Я думаю, что со временем у них все получится – истории будут куда более внятными и куда более тщательно загримированными либо под жанр, либо под жизнь, камушки станут побогаче, а песочек помокрее. Главное – отвернуться напрочь от моря. Оно мешает. Шумит.