КАК "КРУГ ПЕРВЫЙ" ОКАЗАЛСЯ ВТОРЫМ

Журнал "Эксперт" №6
13.02.2006
Елена Чудинова

Экранизация романа Солженицына могла стать общественно значимым событием. Вместо этого мы получили всего-навсего еще один ретросериал

Сложно объективно оценивать все связанное с Солженицыным. Те, кто запомнил с детства прильнувших к радиоприемникам родителей, кто в юности читал "ГУЛАГ" в ксерокопиях с фотокопий и фотокопиях с ксерокопий, всегда будут испытывать к Солженицыну некую положительную предвзятость. Без Солженицына мы выросли бы иными. Но, быть может, он и научил нас разбираться в общественных явлениях без оглядки на сердечную приязнь.

Между тем экранизация любого из произведений Солженицына – явление прежде всего общественное, а потом уже художественное. И это грустно, потому что Солженицын-литератор превосходит многих старателей чистого искусства, которым достается красивое плетенье литературоведческих, а в случае экранизаций – и кинематографических словес. При всем желании порассуждать о режиссуре Глеба Панфилова и повосхищаться Инной Чуриковой, говорить приходится совсем о другом.

Центральный канал, охват огромной аудитории, гипноз имени – и вот книга, которую кто не читал вовсе, а кто подзабыл, входит в каждый дом. Но с чем она в этот каждый дом входит?

На первый взгляд, сегодня этот фильм нужней, чем вчера. Пятнадцать лет назад, в дни, когда словосочетание "православный коммунист" воспринималось забавным оксюмороном, любое обеливание "Пахана" было маргинальным занятием – Анпилов в окружении растрепанных старух с лозунгами на палках, не более того. Зато десять лет тому в президенты чуть не прорвался Зюганов. С чего бы это? За весь идиотизм советской империи большинство наших сограждан расплатились не при ее существовании, а после ее крушения. И поди объясни, что в благополучные годы застоя, в дни немыслимой дешевизны немыслимо дорогого хлеба мы подъели грядущий день. Вот народ и попытался ломануться обратно, не чая, что правитель-коммунист предстанет в реанимированном "вчера" не дедушкой Леней, а кровавым катом. Слава Богу, не вышло. Потом страна надолго оцепенела в нищете и безысходности. И вот по окончании ельцинского Смутного времени страна потихоньку приходит в себя. Чуть отъевшись, народ перестает грезить о твердой руке товарища Сталина и не голосует больше за коммунистов. И вот тут-то "переоценка вклада Сталина" в то и се вдруг делается респектабельной, начинает звучать из уст государственных деятелей.

Удивительного в этом мало. Власть чует необходимость новой национальной концепции, современной патриотической идеологии: с одним только сытым брюхом далеко не уйдешь. После десяти лет национального унижения велик соблазн перелить все минувшее в формах никогда не существовавшего гибрида "российско-советской империи". Поскольку сей соблазн явно от лукавого, в сени его пышно цветут самые больные теории. Там, глядишь, кучка младней, заслуживающих, по большому счету, только хорошего ремня, кричит с трибун о каком-то "ядерном православии", а вполне уважаемые члены общества всерьез именуют эту шпану "политологами", тут самодовольный "аналитик" гнусновато хихикает над "преувеличением" числа жертв репрессий. Вот сейчас бы и прибить всю эту дрянь художественной правдой, пропустить через душу заряд липкого унизительного страха ночных шагов, а в ноздри шибануть зловонием тюрьмы, вольготно раскинувшейся на одной шестой части суши. Показать такого Сталина-"Пахана" в исполнении Игоря Кваши. Не властям предержащим это нужно, Бог с ними, они сами выбросят свои погремушки на помойку, если поймут, что "красный ренессанс" выходит из моды. Напоминать об этом нужно, особенно молодым. Так в сухом остатке – фильм-то ко времени?

Никоим образом! С завязки, со звонка дипломата Володина в американское посольство, ощущаешь мучительную неправильность нравственного акцента. Сейчас нам не до жиру: чуть укрепятся устои нашей жизни, быть может, мы окажемся готовы сострадать высокой трагедии Власова и Краснова. Но, во имя сохранения страны, это не герои сегодняшнего дня! В сегодняшнем дне наши сограждане еще голосуют за партию оранжевых шарфиков, что открыто встала год назад на защиту американских интересов против интересов российских. Очень сомнительный зачин.

Любое государство имеет свои военные секреты и оберегает их. Любой гражданин, выдающий военные секреты своей страны, подлежит уголовной ответственности. Тем коллизия и плоха, что по ней вообще не видно, хорош или плох данный строй.

Так что же было, отложить роман на полку? Отнюдь нет. "В круге первом" и можно и нужно было бы экранизировать сегодня – при одном небольшом "но". Вспомним, что известный ныне текст романа является второй его версией.

Положительный предатель

Первую почти невозможно сейчас прочесть. Основное различие между редакциями сводится как раз к атомной бомбе. В "Круге первом-1" никакой бомбы нет. Своим телефонным звонком Володин пытается лишь уберечь от ареста знакомого с детства врача. Врач же возник потому, что советская цензура не пропустила бы атомной темы. Можно понять, что, как только фактор цензуры отпал, писатель захотел переписать книгу.

Но что, если оглядка на цензуру, сама по себе неприятная, послужила той песчинкой, которая, тревожа живую плоть моллюска – что тоже само по себе неприятно, – образует драгоценный шарик жемчужины?

Если главная сюжетная коллизия "Круга-2" не дает никакой оценки сталинскому режиму, то в первой редакции она содержит прямой ему приговор. Хочешь быть жив – пусть невинные жертвы шагают под нож мимо тебя. Забудь о самых простых, самых естественных человеческих побуждениях. (Как бы там ни было, а выдача государственной тайны простым естественным побуждением нормального человека не является.) Первая редакция поднимает роман на уровень Оруэлла, показавшего, как красный тоталитаризм вытравляет из людей все человеческое: доверие между родителями и детьми, близость между мужчиной и женщиной. Вторая – сводит его к шпионским боевикам. С этого литературного дна роман вытягивают побочные сюжетные нити – судьбы героев, занятых подневольной ловлей еще вольного человека. Они тоже несут нравственную нагрузку, изобличающую сталинизм. Но это изобличение много слабее.

Перекроенный сюжет мстит, следы первого произведения проникают сквозь текст на экран. Вот он, Иннокентий Володин, в убедительном исполнении актера Дмитрия Певцова. Слегка философствующий сибарит, нервный и изнеженный представитель сталинской элиты, он превосходно видит, в каком дерьме плавает, и утешенья себе ищет весьма банально: надирается до обратной перистальтики. И это вот ему, такому, вдруг приходит в голову вмешаться в мировую политику – там, где можно просто опрокинуть лишнюю стопку? Фильм не представляет ни одной убедительной мотивации смертельно отчаянного поступка, кроме разве что ссылки на Герцена, вложенной в уста деревенского любомудра, ходульного персонажа, отсутствовавшего в первой редакции.

Но такой Володин и делается полностью убедителен, если представить, что он не сдает военные тайны, но всего лишь спасает давнего друга семьи. Самого бесхребетного человека можно зацепить детским воспоминанием, элементарной жалостью, потребностью в справедливости. Простой человеческий мотив способен превратить нравственное растение в героя. Но ни писатель, ни постановщики не пошли по этому пути.

Вот и остается нам зря ломать голову, пытаясь понять, кто является адресатом превосходно сделанного фильма? Зачем нашим завтрашним военным, завтрашним международникам да просто завтрашним гражданам положительный герой-дипломат, предающий свою страну? Защитника России на сопереживании Володину вряд ли воспитаешь.

Экранизация "Круга первого" при всей актуальности темы не явилась общественно значимым событием. Фильм встает в одну шеренгу с экранизациями "Московской саги" и "Детей Арбата" – произведений, ничем ни умы, ни сердца не потрясших. Сказать по этому поводу "жаль" ­– значит не сказать почти ничего.