Выходит в прокат "Космос как предчувствие" Алексея Учителя, накормившего Гагарина пирожками

Странно наблюдать, как СССР превратился в страну Лемурию или, вернее, в Атлантиду, не успев скрыться в волнах истории. Куда ни посмотри, грудятся кости атлантов – гигантские, величественные и неприглядные. Отважные исследователи, не боясь чумы из могильников, ковыряются в этих костях, потом трясут друг друга за научные бороды. "Атланты жили бедно, поклонялись детекторному приемнику, принося ему кровавые человеческие жертвы, и пили много водки". "Нет, атланты несли свет народам, владели телепатией и были так высокоразвиты, что даже собаки и хомяки – и те летали у них на космических ракетах".

Очередное вскрытие могильника – "Космос как предчувствие" Алексея Учителя. Удачное название – половина дела. Предчувствие, томление, маета – арматура, на которой держится жизнь в этих местах, разряженный воздух, вдыхая который люди обретают способность к ужасным и прекрасным, но равно бессмысленным поступкам. А уж что может быть ужаснее, прекраснее и бессмысленнее космоса?

Обитатель северного портового города по кличке Конек встретился с интересным человеком. Встреча произошла в спортзале, где Конек, работающий поваром в столовой, отрабатывал бокс. Интересный человек разбил Коньку всю физию в спарринге, так они и подружились – похожий на щенка-подростка парнишка и тертый-битый мужик. Конек вцепился в нового приятеля, как клещ – другая жизнь проступала сквозь мужика, как кости на рентгене. Мужик, совравший сначала, что он секретный агент, потом – что он член отряда космонавтов, парня не разочаровывал. То, что он диссидент, намеренный рвануть из Атлантиды к другим берегам, становится ясно довольно быстро – к тому моменту, как он отобьет у Конька невесту-буфетчицу, подрабатывающую на плавбазе западных моряков, уж точно. Конек будет хлопать ушами до самого конца, пока пути их не разойдутся. Один отправится вплавь по студеному морю, другой – на поезде в Москву, к новой жизни. По дороге угостит пирожками Юрия Гагарина, еще не победившего тяготение, но уже улыбающегося, как положено герою.

Попытки реконструировать повседневную жизнь атлантов обычно не выходят за рамки простой арифметики: сложить "Детей Арбата" и "Два капитана" и поделить пополам. Получается среднее арифметическое между ГУЛАГом и космосом. В этом есть определенное самодовольство – куда ни кинет взгляд исследователь, получится, что и в средние века, и в классическую эпоху, и пятьдесят лет назад люди жили очень скверно, погано жили, в мерзости и заблуждении, и только сейчас освобожденный Фукуямой человек обрел подлинную остроту зрения.

"Космос", снятый Учителем по сценарию Миндадзе, – попытка сохранить отстраненность взгляда: не объективность, за полной ее невозможностью, но пристойную сдержанность. Совместить не столько Рыбакова с Кавериным, сколько "Он сказал: "Поехали!" со "С неба звездочка упала прямо милому в штаны".

Блестящая операторская работа и изумительная работа звукооператора картины на какое-то время убеждают, что попытка удалась. Но атмосферность "Космоса" – лучшее, что в нем есть – подтачивается чем-то, что при ближайшем рассмотрении оказывается не столько недостатком таланта (с талантом у Учителя все в порядке), а недостатком вкуса. Назойливое мельтешение сыгравшего Конька Евгения Миронова, которому с годами герои Достоевского стали удаваться лучше малых сих, чугунное нависание сыгравшего человека из железа Евгения Цыганова теряются рядом с простой и ясной работой Ирины Пеговой и Елены Лядовой, сыгравших сестер, которых делят герои. Спустя некоторое время оказывается, что запомнившиеся сцены связаны именно с ними – и с северным морем. С какими-то вещами, которые что в Атлантиде, что у нас одинаково существенны. Все же прочее, намекающее на некие иные берега, утонувшие в бездне исторических катаклизмов, выглядит химерой, миражом, возникшим над пустыней исторической памяти от идеологического перегрева.

Гагарин – ну, что Гагарин? Он был. Буфетчитца, сбивчиво объясняющая жениху-повару, как она изменила ему с монтажником-высотником – она есть. А вот советской Атлантиды, населенной непонятными атлантами, мутировавшими в нас, офигенно понятных – ее не было никогда. Не верите? Смотрите "Ивана Лапшина", там все есть.