"КОСМОС КАК ПРЕДЧУВСТВИЕ"

Журнал "Афиша"
05.07.2005
Роман Волобуев

Осенью 1957-го – где-то между запуском первого спутника и приуроченным к 40-летию Октября ритуальным убиением в стратосфере несчастной Лайки, – в многократно воспетую эру советской монополии на космос и коллективных снов о чем-то большем, в городе у моря, красиво сшитом из разных оттенков серого, наивный работник общепита и боксер-любитель (Миронов) видит человека, про каких раньше только читал (Цыганов). У того твердый взгляд, прямая спина герценовского героя и усы, как у Кларка Гейбла; он сбивает повара с ног правым хуком, после чего навсегда становится для него героем и ролевой моделью. Ролевая модель безбожно темнит, прикидываясь поочередно персонажем разных созвучных эпохе песен: монтажником-высотником, потом чем-то вроде разведчика, наконец – секретным летчиком из отряда космонавтов. Последний вариант озвучивается, когда с незнакомцем все ясно не только нам, но и простодушному повару, – но сложносочиненная метафорика фильма, от названия до финального камео Космонавта №1, все равно строится именно из этого, навранного, обстоятельства. Наверное, потому, что святую веру в неправдоподобное многие считают главной и счастливейшей способностью русского характера.

Как почти все, что написано Миндадзе, "Космос" – это совсем немножко триллер: жаль, нет чуть более советского и скромного слова с тем же значением, оно подошло бы ему лучше. Повар видит в подозрительном человеке старшего брата и хочет такие же усы. Человек делает пробные заплывы в ледяной балтийской воде, учится выговаривать "political asylum", выясняет, где взять ласты. Узнает, что поварова невеста (Пегова) имеет доступ на норвежский корабль, и так смотрит на нее – сразу ясно, про что будут следующие 20 минут; от этого смешно и грустно, и это похоже на правду.

Когда сценарии Миндадзе ставил Абдрашитов, магия обычно рождалась на пике банального, и Учитель, в общем-то, идет тем же путем. Тут есть катание на аттракционе "Центрифуга", аранжированное в символ – поэтический и социальный одновременно. В первой и лучшей половине фильма творятся вполне хичкоковского толка фокусы с подменой женщин: сиамский дуэт созвучных артисток Пеговой и Лядовой играет сестриц-официанток, которых режиссер незаметно и нарочно путает местами, стоит камере на секунду отвернуться. Две поначалу идентичные дурочки незаметно делаются противоположностями друг другу, и та из них, которую явно придумали для антуража, вдруг волевым движением выдвигается вперед. А еще в фильме есть момент, когда героиня Пеговой, побеждая в физкультурном состязании, рвет грудью финишную ленту – и это, по-хорошему, первая чего-то стоящая эротическая сцена, снятая в России за последние 15 лет.

Что плохо – и совсем плохо, – "Космос", как и прошлый фильм Учителя, "Прогулка", чем дальше, тем больше похож на следствие какой-то очень умственной работы: будто начал его живой человек с головой и сердцем, а заканчивала – группа культурологов, осваивающих грант на формулировку национальной идеи. Как "Прогулка" могла получиться вполне занятным этюдом про sex and the city, когда б не попытка слепить из нее групповой портрет "поколения свободных молодых европейцев", так и "Космос" был бы всем хорош, не превратись он в какой-то момент из собственно фильма в кинолекторий на тему "Чем надлежит гордиться".

Поразительно в данном случае не то, что интеллигентный человек всерьез пытается заниматься ребрендингом национальной идеи (с "молодой свободной Европой" не вышло, пробуем вариант "Зато мы делаем ракеты") – есть, в конце концов, и более странные занятия на свете. Поразительно, что он второй уже раз подряд берет для своих целей дико неподходящий материал. В "Прогулке" солнечный оптимизм интонации всю дорогу пер наперерез довольно-таки желчному сценарию Дуни Смирновой. В "Космосе" тонкая мифологическая ткань, придуманная Миндадзе, начинает трещать и рваться, когда режиссер от мифов и шепотов переходит на бодрый галоп пресловутого "нового патриотизма". Как Учитель не слышит этого жалобного, душераздирающего треска – загадка. Финал "Космоса" – это вообще пример какой-то феноменальной, невиданной, пожалуй что, даже неслыханной глухоты. Кино про человека, который утонул, переплывая государственную границу, кончается песней про "не нужен нам берег турецкий" – и не в издевку, а со счастливой гагаринской улыбкой и залом, хлопающим в такт. Способность к такой удивительной моральной эквилибристике (наряду с умением хлопать на сильную долю при исполнении оптимистических песен) – пожалуй, главное, что осталось нам от воспетой теперь и Учителем эпохи беспечных ситцевых платьиц, фетровых кепок и монополии на космос.