Дорогие лауреаты с соратниками и сотворцами, уважаемые коллеги и гости!

Для начала приведу отклик, а точнее, вопрос, которым режиссер Владимир Бортко ответил в печати на решение нашего жюри: "...один из самых честных и порядочных людей в мире – Александр Исаевич Солженицын, и люди, которым он доверяет, решили, что мы что-то сделали. И, значит, это так и есть. Я совершенно этого не ожидал... Я очень хочу спросить у людей, которые обрадовали меня этой премией, почему они это сделали".

Что в этой почти недоуменной интонации? Самосознание "взыскательного художника" ("Ты сам свой высший суд. Всех строже оценить умеешь ты свой труд")? Или скромность труженика, не видящего особой заслуги в своей добросовестно сделанной работе? Или, может быть, в этой непосредственности и прямоте отозвался все еще витающий невдалеке дух князя Льва Николаевича Мышкина – с этими глазами Евгения Миронова, в которых и вопрос – и знание, и незащищенность – и твердость, с этим взглядом, который не описать и не забыть? Так или иначе характер отклика создателя фильма "Идиот" в чем-то родствен характеру и самого создания, и его героя.

Пушкин однажды сказал о "гении, обыкновенно простодушном". Качество это необходимо художнику, особенно теперь. Существует два рода культуры: одна ведет, другая влачится. Одна – по преимуществу хлеб, другая – по преимуществу зрелище. Одна – служение человеку как существу вертикальному, требующая от него труда и роста души, другая – обслуживание, не требующее от человека ничего, кроме времени и денег. Обе нужны, но важна иерархия. Культура – хлеб, культура – служение – главенствовала в России всегда, это русская традиция. Седьмая симфония Шостаковича внесла в Победу вклад не меньший, чем иная армия. Разложение культуры изнутри опаснее для нас, чем война и стихийное бедствие. Сейчас такая культура выброшена государством на коммерческую панель, туда, где правит и распоряжается, у себя дома, культура-обслуга. Чтобы сегодня продолжать русскую традицию, необходимо, сверх таланта и ума, еще и мужество, а его художнику бывает тяжко сохранить без простодушия. И то, и другое есть в вопросительном отклике Владимира Бортко. В том числе – и в ссылке не на всемирную, скажем, славу основателя премии или его историческую роль как писателя, а на простые человеческие ценности, на то, что премия учреждена представителем всех "честных и порядочных людей". Это в наше время очень по существу. В общем, как модно нынче говорить, "спасибо за вопрос". Так почему же мы "это сделали"?

А потому, что в минувшем году нашему жюри представился счастливый случай: сохраняя прежнюю свободу мнения и выбора, свободно последовать – как вскоре оказалось – за очевидным выбором "мнения народного". Известно, эта пушкинская формула сейчас в разряде "ретро": понятие "народ", понятие качественное, культурное, ныне настойчиво изымается из употребления, заменяясь понятием количественным, экономическим: "население"; так в свое время идеологам большевистского рая, творцам известного "великого перелома", очень подошел термин "массы" для обозначения людей. Замена народа "населением" не формальная условность, а почти нормативный элемент внедряемой в нас коммерческой идеологии, в интересах которой – уложить нашу лестницу ценностей плашмя, отучить Россию от этой ее идиотской манеры жить, "чтоб мыслить и страдать", и, переломив в очередной раз через колено, заставить ее жить исключительно для того, чтобы зарабатывать и потреблять. В том числе "культуру и отдых".

И вот случилось так, что ТВ-канал "Россия" нашел возможность пойти поперек этой идеологии и на некоторое время пренебрег правилом нынешнего ТВ, по которому все или почти все, что не позволяет "душе лениться", не относится к культуре-обслуге, следует ставить в эфир или в самое неудобное время, или, еще лучше, загонять на единственный, далеко не везде и не просто в России принимаемый замечательный, благородный "элитарный" канал – так когда-то завоеватели Америки сгоняли аборигенов в живописные резервации. То-есть, на некоторое время модель "информация плюс развлечение", заимствованная у "цивилизованных стран", была нарушена, а становящийся каким-то уже зловещим рекламный слоган "Только на телеканале "Культура"!" на несколько дней дезавуирован. Русская классика, употребляемая в основном как материал для скандальных в разной мере экспериментов и самоутверждения тех, кому трудно и не в охоту ее постигать, была предложена в фильме по роману "Идиот" не только горделивым "профи", но и "профанам", не только тем, кто может не ходить на работу днем или не спать ночью, но всей России (которая в лице моих окающих деревенских соседей давно уже говорит о хозяевах ТВ: "Они нас не уважают...", "За кого они нас принимают?..") – всей России, всем живущим и выживающим в ней просто людям.

Не смею гадать, что вело режиссера, артистов и всех, кто работал над фильмом, не дерзаю вернуть им вопрос: почему они это сделали (творческий процесс – тайна порой и для творящего), но вот они это сделали – и произошло неожиданное. В течение двух недель люди, которые – как наладились нас уверять идеологи культурбизнеса – в высоких идеалах, "проклятых вопросах" и "чувствах добрых" никогда, оказывается, не нуждались, зато жить не могут без детективов, "женских" романов, подростковых американских фэнтези, боевиков и триллеров, развлекательных шоу и гала-тусовок разного уровня, – эти люди ждали девяти часов вечера, бросали дела, спешили ехать и бежать к экранам, увидеть и услышать, что будет, – и не в душераздирающей мелодраме или сентиментальном сериале, а в истории, поведанной одной из сложнейших, глубочайших, величайших в мире русских книг; и тут же кинулись сметать эту и другие того же автора книги с магазинных, библиотечных и приятельских полок; а на кухнях, в троллейбусах и электричках (я сам слышал), по телефонам, там и сям пересказывали, заново переживали, смеялись и всхлипывали, говорили не о заботах, успехах и прорехах, делах и деньгах, а о жизни и смерти, о любви и себялюбии, о высоком в человеке и низком, о том, кто из героев по-настоящему болен – заглавный или большинство остальных, о том, что Мышкин – "герой нашего времени" (я слышал!), о России, о вере, о "чувствах добрых" – точно очнулись на время от желтой одури, напускаемой на них каждодневно нашими коммерческими (а на языке Джорджа Оруэлла "свободными") средствами массовой информации.

В самом деле, фильм сделан так, словно всего, что творится на территории культуры вопреки и в пику русской традиции, нет, словно все это дурной сон и наша культура – на высоком взлете. Он сделан в классически строгой, целомудренной до аскетизма манере: все технические возможности, все чудеса "великой иллюзии" принесены в жертву великой правде книги, подчинены замыслу и слову писателя, духу "святой", по выражению Т. Манна, русской литературы; а в чем же передать на экране этот замысел и этот дух, как не в образах героев, созданных словом и воплощенных артистами? Вряд ли кто вспомнит такое ошеломляющее скопление несравненных актерских шедевров в одном произведении; и в центре – Евгений Миронов: то, что он делает, решительно нельзя назвать "ролью", это даже не "перевоплощение", это что-то неизвестное и непостижимое, укладывающееся лишь в понятие чуда; это так, как написал Достоевский. Слово "великий" сегодня неприлично затаскано, но для Инны Чуриковой не найти иного: ее Лизавета Прокофьевна, неотразимо прекрасная женская душа, поистине духовная сестра князя – это, думаю, покамест самая великая роль великой русской актрисы; она такой и написана Достоевским. Рогожин Владимира Машкова потрясает: Парфен, со всем его страшным, стихийным, почти звериным, – чистый, как дитя, угловатый, как мальчик, беззащитный, как... князь Мышкин – ведь он тоже брат ему, – Достоевский так его и написал. С какой тончайшей проникновенностью Ольга Будина сотворила, даже объяснила, Аглаю (не всегда внятную в других воплощениях), и теперь я знаю, какая она, эта изумительная и возмутительная девчонка, прелесть, умница и дуреха одновременно, с ее чистым и добрым сердцем (она ведь и внешними ухватками похожа порой на мать – Чурикову!) и с головой, где тут и там разбросаны то "радикальные", то прекраснодушные прогрессистские глупости... А гениальный, все могущий – от Счастливцева до Несчастливцева, от дяди Вани, Тригорина и Маттиаса Клаузена до Пугачева, от Шуйского и Варлаама до Пимена и Юродивого, от Шута до Лира, Ричарда и, может быть, Гамлета, – Владимир Ильин? В его Лебедеве – почти весь Достоевский, сжатый, уплотненный до взрыва. А покоряющий Келлер Михаила Боярского, этот роскошный аристократ-бомж, д'Артаньян Мценского или Щигровского уезда? А Ганя Александра Лазарева, такой обжигающе современный и такой "достоевский"? И других артистов, всех и каждого, питомцев величайшей в мире актерской школы, я хотел бы, как цветами, осыпать словами восторга и признательности – не за "игру", не за "мастерство", в чем поднаторели и в других странах, а за их душой исполненный полет правды, но время не моя собственность, я должен сказать и о другом. Скажу, что Евгений Миронов мне, пушкинисту, считающему Достоевского единственным прямым продолжателем Пушкина, подарил открытие: его Мышкин – это воплощенная Достоевским другая сторона того русского идеала, который Пушкиным воплощен в Петруше Гриневе!.. Скажу, что Аглая Будиной, если хотите знать, – татьянинский тип, вот только сильно деформированный веяниями "революционно-демократической" эпохи. Скажу, что в блистательном, умном, изящном Евгении Павловиче Александра Домогарова то и дело мелькает другой Евгений, пушкинского романа, в котором – я-то знаю это – уже заложена возможность будущего Николая Ставрогина... Пушкин, и сам, и как символ русской литературы, незримо присутствует в фильме (как и в самом романе), еще и в том присутствует, что любого героя, какой бы мрак ни клубился в его душе, прежде всего жалко; в любом из них невооруженным глазом видно, как и у Пушкина, то, что называется образ Божий; это одно из величайших достоинств фильма "Идиот" как явления русской культуры.

Ах, не случайно Россия который уже раз (фильм Пырьева, спектакль Товстоногова, замысел Тарковского, спектакль Еремина, балет Эйфмана, трилогия Женовача) возвращается именно к "Идиоту" – будто к зеркалу подходит, интуитивно ища что-то разгадать в себе и о себе: о своей судьбе, своем характере и месте в мире, своем призвании в нем; о своем, наконец, опыте – славном, но катастрофическом, а в глазах чужих умных стран неправильном и нелепом... Но, может быть, как раз этот наш юродивый опыт, он-то и есть наше призвание в мире, где идет сегодня небывалый, апокалиптический поединок между корыстью и совестью: может быть, мы призваны собственным "идиотским" примером напоминать миру, все силящемуся построить на земле самодеятельный – технологический и коммерческий – рай, что это пагубная утопия, что не к этому надо стремиться, что без духовного выздоровления, без возвращения себе утрачиваемого нами образа Божия не спасут никакие прогрессы, никакие "права человека" и никакие "положительно прекрасные" – как замышленный Достоевским герой – люди...

Думаю, это контекст всей великой русской классики – и в нем родился фильм. И когда он родился – идеология корысти потерпела, на территории нашей культуры, крах (по иронии судьбы предшествовавший краху известных сил на парламентских выборах). Наша традиция победила, все "рыночные" рейтинги были побиты вещью не рыночной: Россия оказалась не "населением", а народом. Это сделали вы, создатели фильма "Идиот"; и вот почему "мы это сделали", отвечаю я Владимиру Бортко.

В заключение "я хотел бы, ради забавы, провозгласить три простые истины" – повторю я слова Блока из его речи о Пушкине. Но "истины" у меня свои.

Первая. Популярная аксиома о "спросе, определяющем предложение", есть заведомая и злостная ложь: на самом деле соотношение обратно. Спроса на вещь, называемую колесом, не было, пока колесо не было придумано и сделано. Все начинается с предложения.

Вторая. Утверждения: "время диктует", "время такое", ссылки на закономерности времени, на тенденции, веяния и спросы – такая же ложь, она призвана снять с лгущих ответственность. Жизнь и культуру вообще, судьбу и культуру России творят конкретные люди с именами и фамилиями: люди с определенными идеалами – либо с определенными интересами.

Третья. Наш народ – пусть на потеху охочим – любит, будучи отчаянно грешным, высокие, святые, человечески спасительные, а не корыстные цели; имея такие цели, он способен творить чудеса. Одно из свидетельств тому – фильм "Идиот".

"В этих трех... истинах здравого смысла, перед которым мы так грешны, можно поклясться" (Блок) именем Федора Михайловича Достоевского; и еще – последней улыбкой князя Мышкина – Миронова, заставляющей вспомнить ту просветленную улыбку на лице великого писателя, с которой он оставил наш мир.