В отечественном кино, как и во всякой национальной кинематографии, имеются свои вехи. Вехами были "Броненосец "Потемкин"", "Летят журавли", "Иваново детство", "Тени забытых предков", "Июльский дождь", "Жил певчий дрозд", "Семнадцать мгновений весны", вехой стала "Маленькая Вера", вехой были рекламные ролики "МММ" с Леней Голубковым, чуть было вехой не стал сериал "Бригада". Но вот появилась настоящая веха – телероман "Идiотъ" режиссера Владимира Бортко.

И все-таки, почему этот фильм – веха, спросят многие? Ответ ясен и прост. Вехой он стал в силу самого факта: осуществленной в современной России экранизации краеугольного камня всей русской литературы – романа Федора Михайловича Достоевского "Идиот".

И прежде чем сказать подробнее собственно о фильме, позволю себе коснуться феномена самого Достоевского и его романа.

Не надо быть большим психосоциологом, чтобы понимать, что целая часть человечества не переносит Достоевского на дух. В Америке, в Западной Европе, а также в России. Не переносит, потому что страшится. Страх целой части человечества перед Достоевским состоит в том, что эта часть человечества о себе не хочет знать правду. Ведь чтение Достоевского неизбежно приводит к мысли, что лучшее, чего мы можем достичь в жизни, – стать прозрачными умом и сердцем; что трудно, но все-таки лучше, погружаясь в глухие потемки собственной души, голосом совести очищаться от тьмы, запекшейся внутри нас. Рефлексия и саморефлексия, которую либеральные интеллектуалы в одно время возвеличили в культ, имела у Достоевского совершенно обратное чаяниям последних задание. Это была рефлексия покаяния. В то время как либеральная рефлексия целью имеет абсолютно другое – она сладко нашептывает человеку: все, чему тебя учит совесть, есть бред, предрассудки, слабость ума, одним словом, идиотизм. Не будь идиотом – подчини себя хотению, похоти, стихии земной подчини себя – и ты победишь здесь и сейчас, ибо другой выгоды в жизни этой не дано и быть не может.

По моему глубокому убеждению, художественное творчество только тогда себя до конца оправдывает, когда существом своим имеет исповедь. В полной мере таковым является творчество Достоевского. Мало того, все творчество Достоевского неизбежно приводит к мысли, что ему, Достоевскому, де юре писателю светскому, был известен путь к подлинной святости, но сам он как художник не имел права на нее, ибо таков парадоксальный удел истинного художника. Все его личные страсти и жизненные перипетии, все безумные игры в рулетку, все погони за Аполлинарией Сусловой, все страдания с падучей, все только ради одного – самому пережить, испытать на себе, чтобы затем с непревзойденной силой художественного проникновения поведать о пережитом миру и Богу.

Тема Достоевского – это сугубо религиозная тема, и потому она предельно некомфортна. Но этой-то исконной религиозностью Достоевского и объясняется особый магнетизм его не всегда доведенных до совершенства и изящества писаний, в своем корне роднимых с неизбывной притягательностью Писания Священного, соотнесенностью с которым и пропитана вся его проза.

"Идиот" – как раз и есть тот роман, где все миросозерцание, все чаяния Достоевского явлены в наиболее сконцентрированной форме. И получилось: приди Сын Человеческий в мир во плоти снова, его охватила бы падучая, а люди прозвали бы "идиотом". Тот же вывод потряс однажды до глубины души Фридриха Ницше, да так, что в князе Мышкине он стал "панически вычитывать" самого себя (К.А. Свасьян) и, как бывший в юности "праведник" и "маленький пастор", заметая следы, пустился в неистовое богоборчество, написал массу неслыханных по дерзновению книг и съехал в результате с ума. Но именно богоборец Ницше сказал о Достоевском самые точные во всей мировой философии слова: "Я знаю только одного психолога, который жил в мире, где возможно христианство, где Христос может возникать ежемгновенно... Это Достоевский. Он угадал Христа..."

Все это я говорю исключительно к тому, чтобы подчеркнуть, с какой головокружительной высотой и разверзающейся под ней бездной решил связать себя создатель телеромана "Идiотъ" Владимир Бортко. И безо всяких оговорок следует признать: с возложенной на себя задачей режиссер справился с честью. Перед нами вдумчивая работа серьезного мастера.

Что же более всего радует в фильме?

Во-первых, бережное отношение автора к тексту писателя. Адаптировать реплики и монологи, вышедшие из-под пера Достоевского, к некоему усредненному современному восприятию было бы постыдным опошлением. Бортко подошел к делу весьма искусно, и даже самый придирчивый зритель вряд ли сумеет заметить редакционные прикосновения к тексту первоисточника.

Второе, что радует особенно, – это выбор актера на главную роль. У меня нет никаких сомнений, что постановщик картины пригласил на роль князя Мышкина лучшего из всех возможных сегодня исполнителей этой роли.

Работа Евгения Миронова – потрясает. В какой-то момент даже создается впечатление, что актер в фильме существует отдельно от всего творческого коллектива картины, включая режиссера, настолько пронзительна его игра. Но ведь таково же по роману было и положение князя в кругу людей, среди которых он оказался. Как бы там ни было, Евгений Миронов, в отрыве от остальных, поднимает планку игры почти до бергмановских высот, к которым в нашем кино в своих лучших ролях из актеров-мужчин приближались разве что Солоницын, Кайдановский, Гринько, Банионис, Олег Борисов, Плотников, Любшин и Петренко. При этом в работе Миронова лично меня удивляет не столько даже игра как таковая, сколько то, как удалось ему, актеру, человеку грешному, как и все мы, создать на экране образ "вполне прекрасного человека", душу чистейшую, безгрешную, уподобленную самому Спасителю.

Не может в фильме не радовать плотная, рельефная игра мастеров старшего поколения – Инны Чуриковой в роли Лизаветы Прокофьевны, Олега Басилашвили в роли генерала Епанчина и уже упомянутого выше Алексея Петренко в роли генерала Иволгина. Уверен, каждое их новое появление на экране в течение всех десяти серий становилось настоящим подарком изголодавшемуся по таким образам и такому исполнению зрителю. Подкупающе органичной оказалась Ольга Будина в роли Аглаи Ивановны. Не вызывает каких-либо нареканий работа Александра Лазарева в роли Гани Иволгина и Александра Домогарова в роли Радомского. Весьма удачно решены образы Фердыщенки, Ипполита, а также юного Коли.

В фильме меня обрадовала надежная работа камеры, выдержанность цветовой гаммы, добротная работа художника-постановщика и художников-гримеров. Придраться можно разве что к мелочам, но, думаю, делать этого нет особой необходимости. Весьма проникновенно окрашивает картину музыка Игоря Корнелюка. Она понятна и проста. Ее трагичная сентиментальность вполне соответствует духу телеромана.

Теперь же позволю себе сказать о том, что в фильме мне показалось не до конца убедительным.

Первое – это косвенно отмеченная выше неравнокачественность актерской игры. На фоне поднятой Мироновым высокой планки плосковатым получился Парфен Рогожин в исполнении Владимира Машкова. Рогожин у Достоевского – это антипод, своего рода alter еgо главного героя романа князя Мышкина. Рогожин – это все, чего уже в князе нет, что изначально в нем отсутствует и побеждено. В Рогожине, по Достоевскому, роится сумрачная стихия того непросветленного и непросветляемого народного начала, которое однажды очень точно подметил Бердяев. Очи Рогожина заливает муть необузданной страсти и безотчетных страхов перед жизнью, Богом и самим собой, горячечной смеси прощения и мести одновременно. Однако при всем старании Машкова его трезво-насмешливые глаза нет-нет да выдают в нем записного "нового русского". Он глядит на князя, как "новый русский" глядит на лоха.

В сравнении с Рогожиным гораздо сложнее комментировать работу Лидии Вележевой в роли Настасьи Филипповны. В каких-то сценах она точна, а где-то ее уносит в патетику "роковой женщины" в духе отечественных кинодрам 50-х. Такая прямолинейность несколько обедняет образ этой героини. Но нельзя забывать, что Настасья Филипповна –самый непрописанный персонаж в романе "Идиот". Настасья Филипповна в известном смысле бестелесна, она есть некая абстрактная Красота, отпавшая от Истины, в силу чего и весь мир пребывает во зле. В Настасье Филипповне просматриваются параллели с Марией Магдалиной и, быть может, предвосхищаются скорые откровения русской софиологии с соловьевским отпадением Софии от Бога. Но если предположить, что за образом Настасьи Филлиповны Достоевским в качестве прототипа утаивалась Аполлинария Суслова, о чем, вероятно, могла бы догадаться жена писателя Анна Григорьевна, которая слово за словом записывала главы романа под диктовку мужа, становится понятным, отчего образ получился столь абстрактным: автор был скован сугубо личными обстоятельствами. Играть же подобную роль крайне непросто, поэтому и требовать от Лидии Вележевой чего-то уж слишком определенного в характере ее героини неправомерно.

А вот кто откровенно переигрывает и излишне дурачится, так это Владимир Ильин, превративший холопское "-с" Лебедева в своего рода фонетический аттракцион, отвлекающий зрителя от весьма загадочного и неоднозначного образа Лебедева, созданного гением писателя.

В компании таких грандов, как Чурикова, Басилашвили и Петренко, странноватым смотрится участие спортсменки и телеведущей Марии Киселевой в роли Варвары. В ее актерской пластике проглядывается скованность, точно Киселева робеет в присутствии знаменитых актеров, и так и ловишь себя на шаловливой мысли: а что, если Варвара возьмет себя в руки, вытянется стрункой и выпалит кому-нибудь вопреки тексту классика: "Вы – самое слабое звено! Прощайте!"

Ну, а если без шуток, то лично мне в фильме Владимира Бортко не хватает еще таинственности самого киноповествования. Но все это, наверное, потому, что когда-то, в начале 80-х, я, совсем тогда молодой, предвкушая появление па экране "Идиота" в постановке Тарковского и имея намерение поступить на ВСРК в мастерскую к нему же, написал Андрею Арсеньевичу пространное письмо-эссе о романе "Идиот" с приложенными к письму моими же рисунками. При первой же пьянке-гулянке письмо затерялось в гостиничном номере. В том потерянном письме, как и в своем воображении, я видел, как камера Тарковского гипнотически медленно панорамирует по полотну Ганса Гольбейна-Младшего "Мертвый Христос", в котором, как мне казалось тогда, таится ключ к роману Достоевского, и как звучат за кадром голоса князя и Парфена Рогожина, говорящих нечто очень важное об этой картине, а также я видел сон Ипполита и страшного трезубца-тарантула в том его сне, и видел еще, как рефрены этих образов-знаков, раскиданных по всему роману, причудливо собираются в сновидческий ряд, и вдруг из всего этого, кадр за кадром, шаг за шагом начинает распознаваться тайнопись двух великих художников, Достоевского и Тарковского... Интересно, что бы подумал о моих измышлениях Андрей Арсеньевич, прочитай он тогда письмо?

Простите за лирическое отступление и не подумайте, упаси Бог, что таким образом я пытаюсь сопоставить Тарковского, в прошлом так и не снявшего "Идиота", с Владимиром Бортко, сделавшем сегодня свой прекрасный фильм. В работе Бортко как раз-то более всего и радует высокая дисциплинированность режиссуры, выдержанность стиля и отсутствие каких-либо малооправданных авторских вывертов. Режиссер сделал то, что знает и умеет на сто процентов, сделал это твердой рукой профессионального художника. К сему добавлю, что и все высказанные мною выше замечания по поводу игры актеров есть сущая мелочь на фоне свершившейся большой победы: возращения к народу средствами телекино одного из высочайших достижений русской национальной культуры – романа Достревского "Идиот".

Вряд ли, к сожалению, кому-нибудь из социологов придет в голову подсчитать, сколько наших соотечественников в дни показа фильма сняли с полок запыленные томики Достоевского или же одолжили у друзей и знакомых и вновь перечитывают роман, а сколько пошли искать книги Достоевского в магазин, чтобы купить и прочитать впервые...

Да, после пятнадцатилетнего воспитания американскими блокбастерами непросто очутиться вдруг в странном, почти фантастическом мире нравственных "американских горок", по которым безжалостно гоняет читателя проза Достоевского, но я уверен, что интерес к Достоевскому, как и к классике вообще, во время и после показа телеромана "Идiотъ" вырос на порядок. При этом я также уверен, что все десять серий фильма смотрела вся страна. Так сериалы у нас не смотрели со времен "Семнадцати мгновений весны". И именно поэтому хочу повторить еще раз: телероман "Идiотъ" Владимира Бортко – веха в отечественном кино и телевидении.

А еще хочу добавить, что фильм "Идiотъ" по Достоевскому – это "Анти-Антикиллер-1", а также "Анти-Менты-2", "Анти-Убойная сила-3", "Анти-Бригада-4", "Анти-Последний герой-5", "Анти-За стеклом-6" и анти-многое, многое другое, числа чему несть и имя легион...

Другой наш великий классик наказал нам однажды по капле выдавливать из себя раба. По-моему, сегодня пришло время выдавливать из себя зомби. Пришло время "собирать камни".