Удивительный успех сериала "Идiотъ" во многом объясняется тем, что режиссер Владимир Бортко не становится на колени перед гением Достоевского. Постановщик фильма воспринимает классика как очень искушенного автора бульварных романов, которые легко можно переделывать в "мыльные оперы". Кажется, нагрянули режиссер Бортко с продюсером Валерием Тодоровским к Достоевскому – запросто, без чинов – и заявили: "Вы ведь, Федор Михалыч, вечно в деньгах нуждаетесь. Мы тут договорчик подготовили, вот, взгляните, сумма прописью... Не сочтите за труд соорудить из вашего "Идиота" сценарий 10-серийного телефильма, а мы уж постараемся, актеров самых лучших наймем и лицом в грязь не ударим". Фантазия, конечно, дикая, однако "не отягощенный грузом гениальности" фильм стоит неизмеримо ближе к Достоевскому, чем различные "концептуальные" экранизации и инсценировки произведений великого писателя.

Экранизация – это стремление к невозможному

Сколько ни старайся – угодить тем зрителям, которые читали роман, не сумеешь. Об этом говорил еще Андрей Тарковский: Как бы подробно ни разрабатывались писателем отдельные страницы книги, читатель "вычитывает" из них и "видит" только то, к чему его приспособил е г о и только его опыт... Книга, прочитанная тысячами людей, это тысячи различных книг... Одни ищут в искусстве только развлечение, а другие – умного собеседника...

10 серий "Идиота" адресованы и тем зрителям, которые ищут в них развлечение (кипение страстей, скандалы, кровопролитие), и тем, кто не поленились когда-то прочесть роман и ждали выхода на экраны новой работы того самого Владимира Бортко, который снял "Блондинку за углом" и "Собачье сердце", как возможность провести десять вечеров в компании умного собеседника и прекрасных актеров.

Бортко доверяет и Достоевскому, и зрителям. Он надеется, что публика сумеет принять тот странно медленный ритм, в котором протекает действие фильма. Часто (особенно в первой серии) экранное время почти равно реальному. Режиссер сохраняет то побочное, что вроде бы тормозит действие и с точки зрения киноискусства должно быть выброшено, но что очень важно для проникновения в суть романа. Невероятно долгий, абсолютно не киногеничный рассказ Мышкина камердинеру генерала Епанчина о гильотине. Весь ход застольной беседы князя с генеральшей и ее дочерьми... Эти кадры великолепно раскрывают характер главного героя. Сказать, что Евгений Миронов играет Мышкина великолепно – мало, а слово "гениально" нынче обесценилось, им разбрасываются на каждом шагу: "Ну, старик, ты гениальную вещицу выдал!". Поэтому скажу лишь, что у Миронова с самого начала выходит именно то, что необходимо для жизни этого образа.

Князь-Христос

Достоевский так назвал своего героя. В черновиках. Интерпретаторы поплоше ухватились за формулировку и навязывали ее публике. Вот, поглядите, какой Князь-Христос у нас получится. Кое-кто даже обряжал Мышкина в хитон, типа того, который носили Спаситель и его апостолы, и заставлял бить в колокол (колокол тревоги за человеческое в человеке). Но почему-то, когда снимается верхний (сюжетный) слой и остается одна философия, чуть присыпанная действием и сдобренная вычитанными у литературоведов концепциями, получается такой примитив, что неловко! А тут авторы фильма, казалось бы, всего-навсего идут по сюжету – а результат сильнейший!

У Евгения Миронова Мышкин, действительно, Христос (и Христосик, т.е. юродивый, местами тоже, но лишь самую малость). Портретное сходство с тем Мышкиным, которого написал Достоевский, почти абсолютное, включая обезоруживающую привлекательность (разве что в романе князь выше среднего роста). И фантастическая глубина игры. При фантастической же технике. Взгляд – невероятно выразительный, говорящий то, что не выразить словом. Точнейшие паузы – прежде, чем простить хамство Ганечке Иволгину, Мышкин несколько секунд медлит: князь добр, самозабвенно добр, но людская злоба и душевная глухота причиняют ему настоящую боль, он не может отрешиться от этой боли сразу...

Мышкин, хотя это самый сложный образ романа, вообще удается при экранизациях и инсценировках чаще, чем остальные главные герои. Хотя Миронов все равно – самый убедительный из Мышкиных, каких мне доводилось видеть. В Юрии Яковлеве из давнего, пырьевского фильма преобладали доброта, мягкость, беспомощность. В Иннокентии Смоктуновском, легендарном Мышкине спектакля Георгия Товстоногова – странность. Одного из Мышкиных, Александра Ивашкевича, наша публика видит в течение последних сезонов Русского театра и, надеюсь, будет продолжать видеть в следующий сезон. В самой постановке Юрия Еремина слабостей – множество, но в образе, созданном Ивашкевичем, есть открытость, детская простота, то качество, которое называется "не от мира сего"... В Евгении Миронове есть все, что имелось в этих Мышкиных, и еще принятие на себя всей боли мира. Причем не априорное, не предписанное, а возникающее на глазах у зрителя. Не Князь-Христос изначально, а князь Мышкин, постепенно приближающийся к Христу.

Портреты

Большинство персонажей сериала кажутся срисованными с тех портретов, которые дал Достоевский в романе. Наигранная демоничность, наполеоновская бородка (имеется в виду, конечно, Наполеон III) при истерической слабости – у Ганечки Иволгина (Александр Лазарев-младший). Сухость и расчетливость Тоцкого (Андрей Смирнов). Вальяжность генерала Епанчина (Олег Басилашвили). Хотя тут есть маленький прокол: Епанчин военный – в прошлом, ныне он служит по статскому ведомству; ладно, дома (где, по обычаю того времени, находится его личная канцелярия) он может ходить в мундире и при орденах, но ездить в таком виде к Настасье Филипповне, женщине сомнительной репутации?..

Ансамбль собран потрясающий; даже на крошечную роль Келлера взят такой первоклассный актер, как Михаил Боярский. Фееричен в роли безумного генерала Иволгина Алексей Петренко; по-детски капризна и вздорна и в то же время чиста душой генеральша Епанчина в исполнении Инны Чуриковой, привычно размашист в роли прилипалы Лебедева Владимир Ильин.

Владимир Машков, с его диковатым цыганским взором, небритостью и дикарскими ухватками, убедительно доказывает, что Парфен Рогожин может быть сыгран только таким артистом, в котором безошибочно виден настоящий мужчина. Более того – мачо. Если в актере нет таких качеств, лучше вообще не браться за эту роль. Хотя их одних тоже мало. Кажется, что Машкову чуть-чуть недостает мощи темперамента. Идеальным Рогожиным мог бы стать актер, которого давно уже нет – Евгений Урбанский. Но идеал, как правило, существует только в наших мечтах. (Хотя Евгений Миронов и опровергает это!)

Те российские критики, которые успели увидеть сериал целиком (или утверждают, что видели), нахваливают и юную Аглаю (Ольга Будина), и сестру Ганечки Варвару (олимпийская чемпионка по синхронному плаванию и телевизионное "Слабое звено" Мария Киселева) – и дружно признают слабым звеном "Идиота" Настасью Филипповну (Лидия Вележева). Вообще Вележеву делают козлом (точнее, козой) отпущения даже за те огрехи, в которых она не повинна. Хотя бы за то, что Настасья Филипповна снимает подаренное Епанчиным брильянтовое колье и отдает ему – а в следующем кадре это колье как ни в чем не бывало красуется на ее шее. Кадры, как известно, снимаются в том порядке, в каком удобнее, и следить за такими вещами обязан помреж. Справедливо одно: Вележева внешне очень похожа на портрет Настасьи Филипповны, каким его описал Достоевский, но для того, чтобы совпасть с характером героини, ей не хватает страсти, темперамента.

Только... можно ли вообще сыграть эту роль? Юлия Борисова у Пырьева тоже казалась холодноватой, да и актерская техника в то время была проще: гневного голоса и вращения глаз хватало, чтобы изобразить страсть. А Татьяна Доронина... Поверьте, Настасью Филипповну она играла так же, как все свои роли – с доронинскими придыханиями, от которых, конечно, все мужики балдели, но великосветской куртизанки не получалось: получалась чувственная, норовистая и вульгарная баба.

Настасья Филипповна – образ не вполне реалистический. Отчасти, конечно, Достоевский писал ее (как и других своих инфернальниц) с Аполлинарии Сусловой, которая попила у великого писателя немало кровушки. Но больше – вкладывал в образ весь свой страх перед женщиной такого типа и растерянность перед загадками ее души. В жизни, конечно, всякое бывает, и такая женщина тоже может встретиться. Только, чтобы сыграть ее, надо ею быть. Иначе зазор между индивидуальностью актрисы и материалом роли останется слишком велик. А так как женщины с данными Настасьи Филипповны в актрисы идут крайне редко (им удается устроиться в жизни лучше и проще), то приходится терпеть в этой роли очень красивую (но не более) Вележеву. Христос терпел – и нам велел.