О СЕРИАЛЕ "ИДИОТ"

Журнал "Вечерний Гондольер" №127
27.11.2003
Юлия Глезарова

О том, что феномен сериала "Идиот" присутствует в нашей жизни, я убедилась в жаркий летний вечер, около пестрой палатки. Девчонка, убеждавшая своего кавалера, что она не пьет дешевое пиво, надула губки и выпалила: "Я в торги не вступаю!" Это произнесено с маргинально-московской интонацией, но у меня от восторженных чувств защипало в носу.

Смотрела, значит! Может быть, и еще что-нибудь запомнила. Может быть...

Не знаю, почему, но мне не смешно, когда фигляр презренный мне пачкает мадонну Рафаэля. Я, наоборот, этому сильно радуюсь и хлопаю в ладоши. Все время, пока по каналу РТР демонстрировался "Идиот", я находилась в состоянии восторженного умиления. Меня бесконечно радовали вопросы сослуживцев, не читавших романа: "Ой, а как ты думаешь, на ком он женится? Аглая, конечно, стерва! Да какая стерва она, девчонка! Слушай, а ты читала роман? Ой, а скажи – чем кончится? Нет, не говори, смотреть будет неинтересно!"

Помню мой безумный вояж по книжным магазинам, лоткам и развалам – "Идиот" выкуплен везде. Радость по поводу этого факта была способна заслонить многое: наступление на свободу и демократию в России, войну в Ираке, взрывы в Тель-Авиве, и даже президент США казался мне тогда почти родным человеком – ведь его тоже, как князя, называют "идиотом" в глаза и за глаза.

Спустя полгода, когда впечатления устоялись, а восторги утихли, я поняла, что непросвещенный зритель, не осиливший романа, смотрит на меня, читателя и любителя, собачьими глазами: "А что будет дальше?" – хочет спросить он, – "Почему все закончилось ТАК плохо?" Весьма условный хэппи-энд сериала (невыносимая улыбка князя и слеза генеральши) совершили простое и грубое чудо – "Идиот" окончательно перешел из серии классического наследия в масскультуру, имена его героев становятся нарицательными, а сам роман обречен быть раздерганным на цитаты.

Кто-то может и злиться по этому поводу, но я – радуюсь.

Для меня, как давнего читателя и поклонника "Идиота", открывается непаханое поле деятельности, потому что сам роман – это скорее гениальный набросок, непрописанный, сырой, живой текст, айсберг, где большая часть скрыта где-то в ледяных глубинах. Вытащить за ушко и на солнышко хотя бы часть сокровенного, запрятанного в "Идиоте" смысла – заветная мечта каждого фаната Ф.М. Достоевского. И теперь эта работа, может быть, будет востребована не только снобами, но всеми, кто простодушно любит эту книгу (и сериал тоже).

Но, не смея пока подступиться к роману, я решила начать все-таки с экранизации. Вытащить подтекст из текста легче с помощью актеров. Они проделывают львиную часть работы...

Владимир Машков: "В "Идиоте" сыграл я человека, сжигаемого любовью"

Практически все, кто смотрел сериал – от простых зрителей до высоколобых критиков из "Литгазеты", заметили, что Достоевский зазвучал у Бортко очень современно, писали даже, что контекст романа совпал с контекстом нашего времени: ну там реформы, и у нас – реформы, там богатые содержанки – и у нас, опять же наследники-миллионщики да генералы-бизнесмены... Но есть в нашей беспощадно-циничной эпохе нечто, чего не было, да и не могло быть в 19-м веке, и это "нечто" достаточно сильно повлияло на игру актеров. Да и странно было бы, если бы произошло иначе – ведь актеры-то люди современные, телевизор смотрят, газеты читают, а иногда даже ходят по улицам... В результате у некоторых эпизодов сериала появился некий неожиданный оттенок.

Известная литдама Маруся Климова в своей статье, посвященной, так сказать, разборкам, кто в мировой литературе – пидор, а кто – гей, написала буквально следующее: "Два здоровых мужика, валяющиеся в обнимку около бездыханного тела Настасьи Филипповны в финале фильма, пожалуй, это было уже некоторым перебором! Ко всему прочему, после этого из соседней комнаты вышел мой младший сын, где тоже есть телевизор, и обратился ко мне с вопросом: "Мама, они что, гомосеки?" Ну вот, значит, такие ассоциации возникли не только у меня одной, а устами младенца, как известно, и вовсе глаголет истина..."

Да, пожалуй, только устами современного младенца может проглаголить такая истина: в наши дни даже отец не решится, наверное, обнять на улице взрослого сына – кто его знает, что скажет княгиня Марья Алексеевна, которая нынче все знает: и про гомосексуалистов, и про педофилов, и про князя с Рогожиным...

Хотя, конечно, нет дыма без огня.

Посмотрите, как играет Рогожина Машков. "Испепеляющая страсть" к Настасье Филипповне? А вы уверены? К этой роскошной женщине он относится как к вещи, которую хочет иметь в полной своей собственности. Чувство Рогожина к НФ сродни страсти Коллекционера из романа Фаулза – схватить, засушить, повесить на стенку. Не малейшего желания понять, простить, успокоить, вообще никакой человеческой реакции – только инстинкт собственника. Да и трудно по-другому относиться к этой Настасье Филипповне – уж так ее г-жа Вележева сыграла. Что-то человеческое начинает брезжить только в той сцене, когда Рогожин избивает НФ. Без этой сцены в фильме не получилось бы никакой любви к НФ, а вышло бы нечто совсем иное...

Признаюсь честно – больше других люблю четвертую серию. Ту самую, где князь возвращается в Петербург и встречается с Лебедевым и Рогожиным. То, как это все написано у Достоевского, пока трогать не будем. Взглянем на экран.

"Я тебя успокоить пришел, потому что ты мне дорог. Я очень тебя люблю, Парфен. А теперь уйду и никогда не приду. Прощай". Князь (Евгений Миронов) делает такой акцент на этих словах, они звучат так болезненно-искренние, что становиться ясно: не только любит, но и боится этой любви. Почему – Бог весть. Вероятно, в этом самом 19-м веке так было положено. У нас все проще. Э-э, господа, подождите. Давайте не будет скатываться до уровня желтой газеты, упорно изыскивающей в тех, о ком они пишут, всевозможные пороки. Давайте посмотрим дальше...

"Я тебя не люблю, Лев Николаевич, зачем же мне к тебе идти?" – спросит-ответит на это признание Рогожин две серии спустя, – уже в Павловске. При этом жесты его говорят скорее об обратном, произнося суровые слова, Рогожин нежно треплет князя по плечу, а потом еще и по затылку гладит. Пожалуй, так нежно, как Рогожин, к бедному Мышкину не относится никто. Ганя Иволгин даже на колени перед ним норовит встать, а Настасья Филипповна слезами обливает, и вообще все его вроде бы любят, но чтобы по голове погладить – на это почему-то только Рогожина и хватает. Почему?

Разгадки надо искать в тексте романа. Но так как эссе у нас про сериал, давайте пока туда не заглядывать. Хотя маленькое лирическое отступление я все-таки хочу себе позволить.

Последняя сцена "Идиота"

У любимейшего Федор Михайловича с последней сценой "Идиота" вышла следующая странная история: он придумал ее (вернее, она ему примерещилась) еще в самом начале создания романа. И хотя он собирался направить своих героев по иному пути, эта сцена намертво притянула его, всосав в себя весь остальной роман и прикончив все события так быстро и печально.

Меня когда-то именно эта сцена поразила просто-таки болезненным образом. Мне тогда было 14 лет – самое время начинать читать Достоевского. Выросла я в женском окружении, с мальчишками общалась мало. Может быть, именно по этой причине меня абсолютно не интересовали женские образы в романах. А "Идиот" привлек прежде всего тем, что он открывается двумя великолепными мужскими портретами. Именно поэтому мне и было интересно его читать. Но когда я дошла до финала...

Передать, что со мной творилось, не могу. Нет, я не рыдала, но внутри меня что-то неисправимо сдвинулось. Надеюсь, что в лучшую сторону. Потому что до "Идиота" для меня все было просто: убийца – всегда злодей, убийству – нет оправдания, тот, кто оправдывает убийство – сам преступник и т.д. О том, что убийцу можно пожалеть, а не презирать, я не догадывалась. Но только ли жалость испытывает князь к Рогожину?

В бортковской экранизации жалость – недостаточная мотивация для того, чтобы ТАК сходить с ума. Конечно, тут еще и несовершенство мира, и сбывшееся пророчество, и самообвинения (стоп, это уже – из романа!) Но все-таки, все-таки...

Когда Рогожин начинает безумно хохотать, князь прежде всего старается зажать ему рот. Не успокоить, а именно рот зажать – чтоб не шумел. Он почти борется с ним, пока Рогожин не обмякает у него на руках... И именно тут раздается стук в дверь и приходят люди. Но все равно последним жестом князя, который мы видим, будет эта ладонь, прижатая к губам Рогожина: молчи!

"— Станут меня опрашивать, я расскажу, что я, и меня тотчас отведут. Так пусть уж она теперь тут лежит подле нас, подле меня и тебя...
— Да, да! – с жаром подтвердил князь.
— Значит, не признаваться и выносить не давать.
— Н-ни за что! – решил князь, – ни-ни-ни!
— Так я и порешил, чтоб ни за что, парень, и никому не отдавать!"


Этот диалог Миронов и Машков играют так, что становится ясно – если Рогожин попросит Мышкина помочь расчленить и спрятать труп НФ, тот не только не откажется, но, может быть, даже в обморок не упадет. И уж, конечно, друга на каторгу загонять не будет, как бессердечная Сонечка Мармеладова. Рогожину и без каторги страдания довольно. И с НФ, и с князем.

То, что князь любит Рогожина – это очевидно. Но князь любит всех, а Рогожин – только его. Вернее, только его он любит той любовью, которая соответствует христианским идеалам Достоевского. В темной душе Рогожина возникает отклик на любовь князя – и это такой огонь, который действительно сжигает дотла. Так это сыграно. Да вообще-то и написано так же...

На первый взгляд – все в "Идиоте" пронизано любовью, все ею движется, все объясняется. Князя любят все, и он любит всех, и, именно это приводит эту историю к столь печальному финалу. Аглая выходит замуж за какого-то проходимца, Рогожина упекают на каторгу, Мышкин впадает в полную прострацию... И во всем этом виноваты не Чубайс с бен Ладеном, а эти сволочные бабы...

"К концу романа НФ достала всех – и Мышкина, и Рогожина, и Иволгиных, и Епанчиных – вот ее и зарезали. И поделом." (Из обсуждения сериала на форуме РТР)

Дело не в качестве игры Вележевой и Будиной, дело в уровне осмысления образа. Аглая и НФ получились проще, чем в романе. Все их мотивы и загадки лежат на поверхности и разгадываются с полпинка даже самым неискушенным зрителем. О том, что Аглая влюблена в князя, мне сообщила именно такая, неискушенная любительница мексиканских сериалов, задумчиво кушая бутерброд с колбаской: "Да она в него втюрилась, это ж ясно! И он в нее тоже!"

По той сцене, где НФ и Аглая бранятся, как базарные торговки, не потоптался только ленивый. Я ее даже пересматривать не хочу. Тоска берет за весь наш поганый женский пол. И любить-то то мы не умеем неэгоистически, и всю жизнь мучаемся, как к доброте и кротости Мышкина прикрутить рогожинскую страсть и брутальность, и деньги любим до полного умопомрачения, и в "высоких материях" не разбираемся, поэтому и не умеем высокую духовность от всякой суетной низменности отделить...

Словом, все бабы – дуры, как говаривал мой первый муж.

Поэтому давайте вернемся обратно к мужчинам. О них писать намного интереснее.

Кстати, на мой взгляд, абсолютными актерскими шедеврами в бортковском "Идиоте" стали не главные герои, а второстепенные – генеральша, Иволгин-старший, Лебедев, Келлер. Там все – блистательно, отточено, выверено, сыграно с душой, с чувством, без малейшего напряжения, без фальши, без пережима. Сыграно "на аплодисменты" до кровавых мозолей, на зрительскую слезу – от смеха ли или от печали – неважно.

Насчет же дам я уже все сказала. Добавить нечего.

Пора переходить к главному блюду.

"Такого напряженного, страстного диалога взглядов, отснятого крупным планом, идущего вне и поверх произносимых слов, в нашем, кинематографе, пожалуй, не было со времен Эйзенштейна. Схватка двух пар глаз Рогожина – князя (Машков – Миронов)... эти кадры словно созданы, чтобы иллюстрировать будущие учебники по истории отечественного кино начала XXI века." (Владимир Забалуев, "Жизнь с "Идiотомъ")

"— Мышкин всегда говорит правду, но иногда этой правдой он, как хирург, делает очень больно. С какого-то момента понимает, что, может быть, не всегда это верно. Положительный ли он?.. Мой хороший друг, который смотрел фильм, рассказал недавно историю. Ему позвонил приятель, они год не разговаривали, и тут он предлагает встретиться. Первая мысль у друга была: это невозможно. А потом вдруг возник вопрос: интересно, а как Мышкин поступил бы в этой ситуации? Я хохотал, когда он мне рассказывал эту историю: какая прелесть, что Достоевский создал такого человека, который, как бацилла, заражает людей вокруг себя. Не только персонажей книги, но и тех, кто ее прочитал или увидел картину. Мой друг помирился с приятелем. Он, конечно, не сидел и не вычислял: а как бы это сделал Мышкин? Просто подумал об этом и забыл. Но подсознательно поступил, как Мышкин." (Из интервью Евгения Миронова)

"К числу сильнейших сцен в мировой литературе принадлежит именно финал "Идиота" – то самое бдение у трупа, во время которого Рогожину и князю все кажется, что за стеной кто-то ходит.... Не надо забывать, что пребывание святого в нынешнем мире заканчивается у Достоевского полным крахом, что уже само по себе и диагноз, и приговор... Но есть тут и еще один завиток: святой, придя в Россию и полюбив ее, обречен тут рехнуться. Ибо такова уж особенная природа нашей национальной святости: "положительно прекрасный человек" тут непременно кончает тем, что сидит у трупа, утешает убийцу, плачет и не может ничего сказать." (Д. Быков, "Идиоты")


Князь Мышкин в исполнении Миронова действительно не похож на блаженного. Он смешон, нелеп, наивен, но не безумен. Все его поступки достаточно логичны, все его слова – правдивы, а дела (даже те, что остаются за кадром) праведны. Да, смешной вышел у Миронова князь, смешной, потому что "не вписывается" в те правила, по которым строится жизнь. Наивный, потому что верит, что "красота спасет мир" и "есть, что делать в нашем русском мире, господа!" Нелепый, потому что верит, что католики "искаженного Христа проповедуют".

И очень сильный, заметьте.

Может схватить за руку разъяренного мужчину, поднявшего руку на женщину, и удержать его. Легко подхватывает на руки немаленькую Настасью Филипповну...

И не может открыть окно в номере гостиницы, где он сидит в тоске и ждет Рогожина.

Слабый... Да, слабый, но такой слабостью, которая "пуще" любой силы. От слабости Мышкина персонажи романа мечутся, впадают в истерику и сходят с ума. Потому что не могут достичь этого всепрощения и всепонимания.

Способность князя "угадывать" людей Миронов сделал чуть ли основным качеством своего героя. Но его Мышкин явно знает больше, чем говорит. Так же как сам Достоевский.

Миронов играет не благостного, блаженного, "святого" князя – его Мышкин может быть и раздраженным, и сердитым. Он может быть огорченным и отчаявшимся. Страстным русским патриотом, мечтающим о Швейцарии (пожалуй, ни в одной из более ранних экранизаций не был так пронзительно разработан этот мотив – тоски князя по Европе, где он был всего лишь одним из пациентов психиатрической клиники).

Миронов играет человека, который случайно, сам того не желая, стал пророком и идеалом, пусть даже и для небольшого количества людей. И неизвестно, от чего этот Мышкин больше мучается – от несовершенства людского или потому, что никто из тех, кто его любит и в него верит, не хочет (или не может) просто погладить его по голове.

Стремление Мышкина "поучать", все эти монологи о вере, России, католицизме, наполнены у Миронова совсем иным содержанием. Это не послания будущим поколениям, это крик измученной души – люди, вы такие хорошие, я так вас люблю, что же вы делаете, зачем мучаете друг друга? Это все "не про то" – как говорит сам Мышкин в сцене с Рогожиным. А "про то" – взгляд, полный сострадания и сочувствия. Ко всему этому грязному, суетному, несовершенному миру. Со всеми католиками и либералами, бандитами и депутатами, продажными журналистами и лживыми священнослужителями. Мышкин-Миронов жалеет не героев романа, а своих современников, всех нас, запутавшихся во времени, заблудившихся в лабиринтах странной эпохи, где обломки 19-го века спокойно плавают в беспокойной луже 21-го. Может быть, когда они растают, лужа превратится в море.

Так давайте же вместе растапливать этот айсберг! Давайте начнем бесстыдную постмодернистическую пляску вокруг этого романа. Там есть, что додумывать, и есть (как не кощунственно это прозвучит), что описывать. У Маруси Климовой, кстати, была неплохая идея – дневник Гани Иволгина. А что? Мне нравится.

Пусть фразы Достоевского звучат из уст маргиналов, пусть Дунька Разпиздяева назовет свою дочь Аглаей, а сына – Левой, пусть наивные влюбленные девочки пишут продолжения: "Идиот-2", "Идиот-3"... Вот, кстати, один из первых образцов. Полюбуйтесь. Это не страшно, это трогательно.

Страшен мир – без князя Мышкина.

Да здравствуют идиоты!