Дунин Бунин

Последний день фестиваля. За выходные-праздники плотность показа возросла вдвое, и основные комментарии переносятся на финал. Сегодня будут оглашены имена победителей – шепчутся, что на Гран-при всерьез претендуют "Лунный папа" Бахтиера Худойназарова и "Дневник его жены" Алексея Учителя – о последних годах Бунина. О нем наш рассказ.

У Ивана Алексеевича Бунина был прескверный характер. Об этом вспоминали все современники, но больше всего веры Чуковскому, который писал для детей и в завистники не годился. Первый из русских литераторов нобелевский лауреат не отвергал революцию и не боялся ее, а истерично и взвинченно на нее обижался, как балованный ребенок на бессловесную и вдруг вспылившую няню. Таял нежностью к себе, тиранил близких, безбожно гонял поклонников, поедом ел благосклонных коллег. В голодный год в гостях мог пробраться на кухню и тайком, по-лоханкински, умять все сготовленные на благородное собрание бутерброды. А после садился за стол и писал виноватую мужскую прозу о соблазненных и покинутых. Гений, нормально. Лермонтов, Достоевский и Шукшин тоже не славились добрым нравом и личную память о себе оставили, прямо скажем, всякую. "Какой же ты тяжелый", – сетовала, переворачивая мужа в купе, супруга Вера Николаевна в зачине фильма Алексея Учителя по сценарию Дуни Смирновой "Дневник его жены".

У играющего главную роль Андрея Сергеевича Смирнова характер тоже не всегда ангельский. Как зыркнет сычом – и смешно, и боязно. Сам тоже нервный, желчный, на революцию злой – страсть. Перессориться на пустяках с ближними и дальними, обложить с трибуны господствующий строй, сохраниться в памяти человеческой режиссером всего одной картины – это по-его. Зато картина та – "Белорусский вокзал", про шершавых, немолодых и несовременных людей, к которым встречный все равно обязан приспосабливаться, иначе он не человек, а дешевка. Смирнов, чай, Бунина понимал: хороший характер – у литсекретарей. И ведь в самом деле внешне похожи. Как на него роль, по размеру.

Дочь Андрея Сергеевича Дуня, тоже Смирнова, – любимая снобами-книгочеями девушка стиля арт-нуво, прима порочного круга двустоличных интеллектуалов. Порочным кругом, кто не знает, в Чикаго эпохи авто, манто и радио звали богемное сообщество творческих личностей, отстаивавших свободу мысли, безбожия, безбрачия, дурных привычек, сексуальных ориентаций, женские и нацменьшинские права. Сходных взглядов придерживается и союз писателей-художников-музыкантов-кинематографистов, сложившийся в 90-х на брегах Невы и поднявший уже вторую картину о своих легких и многоталантливых сребряновековых предтечах: режиссер Алексей Учитель, Дуня, Сан Саныч, художник Самонов Никола, композитор Десятников, Шолохов Сергей и Татьяна его Москвина, балерина Галина Тюнина, дизайнер костюмов Елена Супрун и еще несколько достойнейших и заходящих на огонек личностей; порочный круг всякому таланту открыт. По имени первой картины "Мания Жизели" – о Лифаре, Дягилеве и балерине Спесивцевой – они самоназвались мафией Жизели и с тех пор живут общим котлом и интересом, не тужат.

Только таким сработанным и стильным, заточенным составом можно было собрать этот взбалмошный, многоголосый, очень чеховский по настроению фильм о последних годах жизни сердитого изгнанника в глухой провинции у моря. Фильм делали не артисты Смирнов, Москвина и Тюнина, сценаристка Смирнова и режиссер Учитель, а папа Дуни, жена Сережи и сестра Никиты под началом сына видного документалиста Ефима Учителя на либретто дочки Андрея Сергеевича. Эта назойливая семейно-соседская интонация крайне близка единственному на всю родную речь невздорному классику Антону Павловичу и совершенно необходима в сюжете о бунинском имении в Грассе: известно, что эмиграция консервирует субкультуру своего доизгнанничества, и в Тель-Авиве евреи на разрыв поют песни КСП, и Окуджава иконкой в каждом доме, – а бунинский круг не мог не воспроизвести чеховскую ауру праздных курортно-лужаечных посиделок с нелепой пальбой, приживалами и монологами, все эти драмы на качелях и скучный адюльтер, парусиновые костюмы и солнечные зонтики, ажурные перила и кипы цветов, кисейных барынь и кисельных юношей на лавочках у моря.

Иван Алексеевич живет большим домом с женой Верой Николаевной (Тюнина), как бы Ученицей Мастера, а на деле женой-2 Галиной (Ольга Будина), юным Епиходовым – Поклонником Таланта Гуровым (Евгений Миронов), любовницей Галины актрисой Маргой (Елена Морозова) и приходящей рантье Соней (Москвина). Иначе он жить и не может, ибо, в отличие от России, всем этим людям в самом деле не на что существовать или вот-вот отвернут голову уже дважды интересовавшиеся национальностью немцы. Всех их он терпеть не может, обижает, обижается, скандалит, топает ногами, сбегает от них к любимой приблудной собачке-мочалочке, ежедневно писающей Вере Николаевне в постель, и нудит, и нудит: "Единственный собеседник – радио. Хотел застрелиться – не дали. Даже спиться не получается – дорого!" И сам же чахнет без них без всех, в плед кутается, стареет на глазах: нет хора – нет солиста. Это очень по-писательски: у внимательного, чуткого и вполне бесстыдного для обнародования нутряной мути Виктора Ерофеева встречается это самоупоение слабостью, нежностью, капризностью, щедростью, бисексуальностью, гипертрофированным эгоизмом богатого и талантливого мужчины. Человека, долго вырывавшего у жены карманный пистолетик, чтоб застрелиться с горя измены, а после вспомнившего своих героев-самострелов – художников и офицеров – и устыдившегося пошлости и глупости мизансцены. Человека, скармливающего собаке последний помидор на глазах голодных домочадцев. Человека, ненавидевшего большевиков за скопчество и бесчувствие: "Женщину любишь – так со всеми слезами, истериками, толстыми ляжками! А им – нет, им идеал подавай!"

Человека, еще способного среди общей аморфности века и поколения прыгать, хохотать, взрываться, повелевать, плакать, собачиться, дуться, прощать, терпеть, писать, наконец.

Мужчины, да.