АНДРЕЙ МЕРЗЛИКИН: ЧТО РАЗОБЬЮСЬ, НЕ СТРАШНО. СТРАШНО КАДР ИСПОРТИТЬ

Журнал "Свой" №1
2010

Помню, как впервые комплексовал. Я сыграл сцену, как мне хотелось. Михалков сказал: "Мне так не надо". И он ввел меня в такое состояние, что я понял: играю плохо. У меня сложилось ощущение, что я в данной ситуации непрофессионален. Он объяснил: "Вот так мне и надо". Я спросил: "Почему, я же чувствую себя неловко!" Он сказал: "Я знаю, что Вы профессионал, что Вы уже многое умеете, но мне этого всего не надо – забудьте, выбросите". Он пытался поймать моменты, где мы наиболее близки героям того времени.

Я знал, что Михалков снимает продолжение "Утомленных солнцем". Более того, поскольку съемки шли уже два года, я думал, что они подходят к завершению.

Так случилось, что к концу лета я стоял перед выбором – сниматься в одной картине или в другой, как вдруг раздается телефонный звонок с неожиданным вопросом: что Вы делаете в августе? Мол, Никита Сергеевич интересуется, есть ли у меня свободное время. Я понял, что такие звонки случаются далеко не каждый день, и сразу же дал согласие, отказавшись от всех других вариантов. Поработать в таком проекте, с таким режиссером – это всегда событие.

Однако в начале нашего сотрудничества я и не рассчитывал, что это предложение выльется в полновесную роль. Мы договорились поработать десять дней в августе, а по времени это тянуло на эпизод. Я получил сценарий и пришел в недоумение, на всякий случай даже позвонил ассистенту по актерам, чтобы уточнить, правильно ли я все понял. Мне сказали: да, роль танкиста Николая. "Но ведь это не десять съемочных дней! – удивляюсь я. "А кто Вам сказал, что всего десять дней? – отвечали мне. – Десять дней – это только в августе, а потом работать будем в сентябре и в октябре". В итоге история растянулась на два года, и я считаю, что мне действительно посчастливилось сотрудничать с замечательными артистами, с хорошим режиссером, в товарищеских условиях.

Роль танкиста Николая должен был изначально играть другой актер, и она, можно сказать, досталась мне авансом. Поэтому я вложил в этот проект все свои человеческие и душевные силы. Язык взаимопонимания выработался не сразу: сначала был этап какого-то ознакомительного доверия, потом удалось перейти на творческое "ты".

Уважение к Михалкову-режиссеру появилось у меня еще в студенческие годы, и я всегда говорил, что у него нет ни одной провальной картины. Это уникальный режиссер, который не снял ни одного фильма без какой-то изюминки, эксклюзива. Каждая его лента становилась событием для российского кинематографа.

"Предстояние" – это полотно, которое затрагивает судьбы не двух-трех людей, а всей страны, огромного народа. Это масштабный проект и с точки зрения производства – сколько затрачено сил, энергии, денежных и человеческих ресурсов.

В нем чувствуется что-то из советской эпохи, когда на один фильм работала вся страна. Современное поколение даже и не представляет, что кино раньше снимали именно так. Никита Сергеевич, работая с молодой группой, дебютантами, пытался привить им ту концепцию и те знания, которые получил от своего поколения. Он воспитал новый коллектив, с которым теперь можно и в огонь, и в воду – снимать совершенно любое кино.

Сейчас существует определенная мода на изменение истории, особенно истории Великой Отечественной войны, на отречение от великого подвига конкретных людей. Лжеисторики с какой-то оголтелой радостью меняют ход событии, вносят свои коррективы. Как мы в свое время отрекались от коммунизма, так сейчас отрекаемся от великой победы великого народа. И это пугает. Дело не в том, как нас воспитывали и что нам говорили, правильно это или нет, а в том, что, например, мой дед меня не обманывал. И поколение ветеранов, которых я застал, меня не обманывало. ...

Персонажи, которых мы играли, – это боевые товарищи Котова, которого играл сам режиссер. Он часто смеялся, когда мы с Дюжевым или Смольяниновым задавали ему какие-то вопросы. Говорил: "А что Вы меня-то спрашиваете? Спрашивай­те режиссера".

— Так Вы же режиссер, – говорили ему мы.

— Нет, – отвечал он. – В данный момент я актер, сижу с вами в окопе, и давайте работать со мной как с коллегой по цеху.

Мы смеялись, хотя иногда было не до смеха. Хотелось какой-то жесткой управляющей руки. И только тогда, когда Михалков садился за камеру, приходило понимание, что он за режиссер. Складывалось ощущение, что вы с ним, как мать и ребенок в утробе, связаны какой-то энергетической пуповиной. Колоссальная вещь. Когда он сидит и тихонечко говорит свое знаменитое: "Давай, давай, давай, так, так, так", – он, словно дирижер, помогает актеру. Я работаю, а он прямо в кадре поправляет. И я нахожу нужную ноту, нужный градус или нужное состояние, которое как раз необходимо Никите Сергеевичу.

Я удивился масштабному режиссерскому умению Михалкова работать с людьми. Снималась сцена первого боя. Стоят несколько сотен актеров массовки, кто с винтовками, кто с чем – ведь это было страшное время, когда одну винтовку выдавали на трех человек. По режиссерской задумке, поле боя заволакивает густой туман и в этом тумане движутся танковые армады. Люди ничего не видят, но слышат глухой гул – откуда он идет, непонятно. Их охватывает ужас. Представьте, как сложна задача – объяснить огромной массовке, что они должны испугаться. На это уйдет полдня, а потом все стали бы стараться играть, и получилось бы неестественно. И вот что делает Никита Сергеевич. Он заходит на площадку, все начинают на него оглядываться. Он кричит: "Мотор, камера! Начали!" Операторы снимают с шести камер. А люди мечутся, не зная, что делать, – режиссер скомандовал снимать, а что они должны изобразить, им не сказали.

Камера дает панораму лиц, и я вижу натуральные растерянные лица. Те же самые, какие были у людей, которые не понимали, что сейчас будет, что такое война, как она неожиданно началась. ...

Вообще смешного было мно­го, да и все актеры подобрались веселые. Забавно, когда на улице жара в 50 градусов, а на тебе гидро­костюм, чтобы не замерзнуть в ледяной воде Клязьмы. Много было и опасных моментов – например, когда нас со Стычкиным чудом не отнесло на горящий мост. Забавно было, что в обед никто не ел и все ждали четырех часов, когда привозили настоящую армейскую кашу. Солдатам срочной службы, которые у нас снимались, подгоняли полевую кухню: это была настоящая гречка с настоящей тушенкой – не той, которую продают в магазинах, а той, где есть мясо.

В каждом из нас жило чувство ответственности. Именно оно помогло людям, занятым в таком большом проекте, быть вместе и пройти столь сложный этап за такое долгое время. Колоссальная ответственность – и не только перед Никитой Сергеевичем как художником, но и перед потрясающим сценарием, который сам по себе уже художественная литература.

Не было такого, что "это моя работа, а это не моя работа". Если тебе нужна помощь – ее оказывает ближайший стоящий к тебе человек. Атмосфера, которую умеет создавать Никита Сергеевич, помимо братства и товарищества, это творческая атмосфера полного доверия. Проявления креатива принимаются с распростертыми руками. Со временем понимаешь, что ты полноценная художественная единица. Это самое ценное, когда человек, большой мастер, не довлеет над тобой, а принимает твою инициативу.