В преддверии 65-летней годовщины Великой Отечественной войны выходит новая картина Никиты Михалкова "Утомленные Солнцем 2. Предстояние" – продолжение культовой картины 1994 года, награжденной премией Американской академии киноискусства "Оскар" за лучший иностранный фильм. Об итоге 8-летней работы над картиной, о всех трудностях съемочного процесса, о творческих находках и ожиданиях от проката рассказал режиссер-постановщик Никита Михалков.

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО МИХАЛКОВА НИКИТЫ: Я очень рад и благодарен за тот интерес, который проявлен к нашей картине. Я надеюсь, что он заслуженный, потому что мы 8 лет работали. Огромное количество людей работали над этой картиной, около 500 человек отдавали свое время и силы и в сталинском режиме делали то, что нам казалось важным. Надеюсь, что это оценят зрители.

ВЕРА, МОСКВА: Как Вы считаете, должно ли кино быть "идеологическим"? То-есть, нести определенную идеологию, как, например, в СССР? И является ли "неидеологическим" "Утомленные солнцем 2"?

МИХАЛКОВ: Я не очень понимаю, что такое идеологическое и неидеологическое. Я думаю, что эта картина в СССР не вышла бы, а сейчас она выходит, и в тысяче копий. Я делю кино на то, которое волнует и не волнует, от которого ты что-то чувствуешь или не чувствуешь, которое дает тебе что-то, когда ты выходишь из зала. Я надеюсь, что это русское кино, национальное кино, и что это кино будет интересным, что мне кажется чрезвычайно важным. А что люди вынесут – мне хочется, что бы в течение фильма они смотрели его, а вывод делали через какое-то время. И мне бы очень хотелось, чтобы люди, посмотрев первую часть, захотели посмотреть и вторую.

МАКСИМ, ВОРОНЕЖ: Согласитесь, что зачастую сиквел всегда хуже первого фильма. Вы не боитесь, что "УС2" будут сравнивать с первой картиной и находить недостатки? Разве первый фильм не был самодостаточным и завершенным поризведением? Что Вас заставило снять продолжение?

МИХАЛКОВ: Во-первых, не всегда это так. У "Крестного отца" несколько продолжений, и не все они хуже первого. Я не хочу себя сравнивать, но тем не менее это не безоговорочно. Второе – мы никак не связываем. Было бы ошибкой, если бы мы снимали вторую часть для людей, которые видели первую часть. Рассчитывать на то, что люди, для которых мы снимали вторую часть, которым в то время было 2-3 года. Почему мы пошли на это – в определенном смысле меня спровоцировал на это Спилберг с фильмом "Спасти рядового Райана". Сделано замечательно, другой вопрос, насколько она правдоподобна. Трудно представить, что бы сказали мне критики, если бы я снял фильм "Спасение солдата Иванова". Дело в другом, что в это время я монтировал картину "Угра" во Франции, не помню, или "Утомленные солнцем", или "Цирюльника". Мы посмотрели картину с моими товарищами, и абсолютно поразила нас реакция молодежи, которые выходили с убеждением, что Вторую мировую войну выиграли союзники. Я не умаляю роли союзников, но второй фронт был открыт тогда, когда было понятно, чем война закончится. Во многом это было спровоцировано тем, что они боялись, что после разгрома Рейха советский солдат начнет топтать западно-европейскую землю. Мне показалось, что эти люди ничего не знают о том, что происходило на восточном фронте, через что прошлось пройти людям, через какие унижения. Поэтому мне захотелось сделать фильм о войне. А так как мне показалось, что когда в сиквеле снимается актриса, которая снималась в 1 части, когда ей было 23, а в сиквеле – 32, то это не такая разница, как если в первой части ей семь лет, а во второй – это девушка 17 лет, которая уже принимает участие в боевых действиях. Это я говорю про Надю. Боюсь ли я ? Что бояться, глаза боятся, а руки делают. Меня многому научил замечательный режиссер Ежи Кавалерович. Когда мы с ним выпивали в Доме кино, он сказал – сразу начинай следующую картину, не жди, я несколько лет потерял, покой и сон, боялся сделать картину хуже, чем "Поезд". Я настолько был закомплексован оттого, что боялся не повторить свой успех. Не жди славы, а начинай делать дальше. Для меня начало новой работы не должно зависеть от того, насколько успешной была предыдущая. ...

АНАТОЛИЙ, НОВЫЙ УРЕНГОЙ: Какие вопросы ставит Ваша новая кинолента перед зрителем? И вообще это будет больше интеллектуальное кино или как большинство современных фильмов, суть которых заключается в большей степени в красоте и необычности военных баталий и спецэффектов?

МИХАЛКОВ: В тупик меня ставит этот вопрос, это будет интеллектуальное кино или плохое. Не знаю, мне хочется, чтобы выводы люди делали, посмотрев картину и выйдя на улицу. И чтобы во время просмотра то, что они видят в эту секунду, не дает им возможности оторвать мягкое место и покинуть зал, жалея о потерянном времени. Как оно влиять будет на человека – Бог его знает, но я убежден, если тебе интересно это писать, читать, то зрителям будет интересно и смотреть это. Мы делали картину с огромным интересом и страстью. А как она получилась – будет зависеть от того, насколько наш зритель попал в круг "Любови-моркови", "Яиц судьбы" и так далее. Если после нашего фильма этот зритель ничего не почувствует – значит, туда ему и дорога, к яйцам судьбы. ...

ЕЛЕНА НИКОЛАЕВА: Удивляетесь ли Вы при просмотре смонтированного материала? Бывает ли что-то совсем неожиданное, то, что изначально не было запланировано?

МИХАЛКОВ: Да, бывает. Вы понимаете, в новой нашей картине, огромной картине, где тысячи метров пленки, массовки тысячные были. Это очень редкий, я не думаю, что часто может быть, я имел такую счастливую возможность, настоящий большой блокбастер снимать хроникальными методами, когда я переодевал в солдат или в штрафников камерменов, и они тремя-четырьмя камерами запускались вместе с атакующими на цитадель. И мы имели возможность снимать то – это было криво, косо, не всегда в фокусе, но это было ощущение реальной правды. И когда ты смотришь этот материал, ты же его получаешь только в результате, ты же не можешь следить в мониторах все время – но когда ты смотришь уже записанное через монитор, вдруг выясняется, что там есть такие детали, которые ты придумать не можешь, когда пишешь сценарий. И это очень дорогого стоит, в этом есть подлинность определенная.

АНДРЕЙ, СОЛНЕЧНОГОРСК: Какое значение Вы придаете звуку в фильме? Согласны ли Вы с тем, что озвучание – это второе рождение фильма? Или наоборот – фильм должен быть понятен даже с выключенным звуком?

МИХАЛКОВ: Это очень интересный вопрос. Вообще качество фильма лучше всего ощущается, пока нет звука. Монтаж фильма ощущается намного более полно, как смонтирован фильм, когда нет звука. Звук многое может закрыть. ... На сегодняшний день я лично огромное внимание уделяю звуку. Если бы Вы побывали на моей перезаписи, на миксаже фильма, я делаю его с французами, наши ребята работают из Нева-фильм, из Питера, а главным инженером перезаписи является Винсент Арнорди, с которым мы последние пять картин делали, абсолютно гениальный режиссер перезаписи. Когда прикуривает трубку Сталин – мы видим это в кадре. Потом мы переходим на крупный план Меньшикова – а слышим, как спичечка упала в пепельницу. Казалось бы, ничего не значащая деталь, а очень много дающая. Причем я не могу точно сказать, чего, но я знаю, что это нужно. Если я этого не слышу, я чувствую себя обманутым. Или даже когда Надя дает пить Гармашу, и потом отводит руку с кружкой, мы потом видим Гармаша. Мы не видим, но мы должны услышать, как эта кружка поставлена на палубу. Иначе в следующем кадре она должны быть в руках у Нади. Это очень тонкая штука, но имеющая гигантское значение, на мой взгляд.

ЮРИЙ, МОСКВА: Ваша цель? Ведь она есть. Этой картины и жизни вообще.

МИХАЛКОВ: Цель одна с картиной связана – во-первых, я хочу, чтобы люди вышли из картины и хотели бы посмотреть вторую часть. А во-вторых, мне очень важно, чтобы вышедший с фильма человек, который будет входить в метро, или покупать газету, или мороженое, или открывать дверь своей квартиры, или машины, или просто посмотрит и вдохнет воздух весенний – чтобы он подумал – Господи, какое счастье, я могу просто вздохнуть свежим воздухом, я могу купить газету, и не надо бояться. Многие наши проблемы возникают от того, что мы сравниваем свою жизнь не с жизнью тех, кто живет хуже нас, которых намного больше, а с жизнью тех, кто живет лучше нас, поэтому у нас возникают проблемы. У того есть, а у меня нет. А надо повернуться в другую сторону и увидеть, что есть люди, у которых вообще ничего нет, даже еды нет – то проблема устриц отойдет на второй план, на время, хотя бы. Потому что мы не ценим того, что имеем. Что имеем, не храним, потерявши, плачем. Мне хочется, чтобы люди на секунду хотя бы притормозили и оглянулись. Эта фраза была после войны – лишь бы не было войны. Потом стала ироничной. Песни пели, то-то, лишь бы не было войны. Но в нашей картине пять вечеров Гурченко говорит последнюю фразу с такой внутренней силой – лишь бы не было войны. Для людей, которые ее прошли. Когда люди воюют где-то, в Ираке, Афганистане – да, война, страшно, стреляют, убивают, ранят. Но это другая война. А когда люди воюют у себя дома против внешнего врага, то это война не только тех, кто воюет, это война всех. И это изменение психологии всех, взрослого, ребенка. Если сегодня нашим детям рассказать, что в деревне убили полицая, когда пришли наши, и они закрутили салазки, труп облили водой, и с него катались на дощечках всю зиму, пока он не оттаял – то мы скажем, Боже, какая жестокость. Но это другая жестокость, нежели дети, которые избивают свою учительницу. Это психология войны, они понимали, что из-за него погибали партизаны и так далее. Но все равно это психология детей, которые к этому относятся как к естественной жизни. Когда мы привыкаем к смерти, голоду, ужасу – атрофируются какие-то вещи. Мне хочется, чтобы люди, которые сегодня, слава Богу, этого не испытывают, все-таки поняли, что же такое иметь то, что имеем, благодаря тем как раз, о ком мы говорим в нашем фильме.

ЗАВЕРШАЮЩЕЕ СЛОВО МИХАЛКОВА НИКИТЫ: Я очень благодарен тем, кто мне прислал вопросы. Удивлен, что не было вопросов на животрепещущие темы, вроде блоггеров, как я к этому отношусь, или как я отношусь к тому, что кто-то уходит из Союза. Я разговаривал сейчас с людьми, которые интересуются кинематографом, и мне очень приятно, что это как раз те люди, с которыми мне есть, о чем разговаривать. Спасибо Вам большое, зовите еще.