17 апреля в Государственном Кремлевском дворце покажут новый фильм Никиты Михалкова "Утомленные солнцем 2. Предстояние". Накануне премьеры режиссер рассказал Елене Ямпольской, как ему воюется на экране и в жизни. Но сначала поделился новостью: "Предстояние" включено в конкурсную программу Каннского кинофестиваля.

— 1994 год, первые "Утомленные...", Гран-при в Канне. Прошло 16 лет – и вот, новая попытка получить "Золотую пальмовую ветвь"?

— У меня с Канном особые отношения, и все страдания по поводу этого фестиваля я давно пережил. Другое дело, что участие в конкурсе – хороший стимул для мирового проката. Думаю, больше всех радуется компания Wild Bunch, которая приобрела права на прокат "Утомленных солнцем 2" по миру.

— Можно раскрыть какие-то подробности завтрашней премьеры в Кремле?

— Пять с лишним тысяч зрителей. В фойе установлены экраны, на которых будет демонстрироваться полуторачасовая нарезка о фильме – making of, как это делалось. Премьера назначена на семнадцать ноль-ноль, но люди начнут собираться с трех, с половины четвертого, так что у них будет возможность это увидеть. К пяти часам по Москве "Утомленных солнцем 2" уже посмотрят Дальний Восток, Хабаровск, Красноярск, Новосибирск... И по мере приближения часа московской премьеры на экранах появятся прямые включения из тех городов, где зрители уже выходят из кинотеатров. Наверху, в фойе бельэтажа, будет стилизована выгородка а-ля довоенный парк культуры – со скамейками, с "Рио-Ритой"...

— Что касается страны, речь тоже идет о премьерных показах?

— Конечно. Прокат везде начнется с 22 апреля.

— Какой экран в Кремлевском дворце?

— Тридцатиметровый, привезенный из Италии.

— Специально для "Утомленных..."?

— Специально для Кремля, но наш фильм будет первым, показанным на новой аппаратуре. Я прошел по всем углам зала – видно и слышно вроде бы везде хорошо.

— Почему все-таки ГКД? Точнее: почему 17 апреля и ГКД, а не 9 Мая и Красная площадь?

— Так решил Оргкомитет по празднованию 65-летия Победы. И я думаю, правильно. Все-таки устраивать премьеру "Предстояния" в День Победы... Эта часть фильма не заканчивается Победой. Картина о том, через что пришлось пройти людям в первые месяцы войны. Победа будет впереди. В общем, решили показывать в рамках празднования, но в самом начале.

— Съемочная группа прибудет на премьеру в полном составе?

— Надеюсь. Хочется донести до зрителя наглядно, сколько людей должны отдавать время и силы, любовь и энергию, чтобы поднять такое кино. У нас только барабан финальных титров идет более шести минут.

— Какие высокие гости ожидаются?

— Истеблишмент; от дипломатического корпуса поступило много заявок; приедут наши коллеги, которые участвовали в работе над картиной, – из Чехии, Франции...

— А первые лица?

— Премьер обещал быть, если успеет вернуться со Шпицбергена.

— На какую кассу для "Утомленных..." Вы рассчитываете?

— Я ни на какую кассу не рассчитываю. Не в том смысле, что меня это не интересует. Просто есть проекты, которые сегодня не могут гарантировать возврата денег, однако должны делаться.

— "Утомленные..." относятся именно к этой категории?

— Да. Такие картины должны выходить, иначе мы потеряем большой стиль в кинематографе. В России сейчас две тысячи киноэкранов. Когда их будет пять тысяч и билет будет стоить не больше двухсот рублей, такие проекты, как наш, смогут окупаться.

— Существует устойчивое мнение, что публика не любит долгого тяжелого кино. Если длинное – то развлекуха, если тяжелое – максимум полтора часа.

— Ну, во-первых, долгой развлекухи не бывает. Нельзя три часа подряд хохотать... Да, у нас были опасения, что нервное напряжение может привести к усталости, но мы старались компоновать картину так, чтобы периодически возникали отдушины и можно было выдохнуть, улыбнуться. Для прокатчиков картина длиной в три часа – конечно, головная боль, они теряют по два сеанса в день. Но, повторюсь, есть вещи, которые надо делать, – независимо от возникающих проблем.

— Не боитесь, что "сарафанное" радио будет передавать: фильм очень тяжелый, не ходи – наплачешься...

— Но я же не могу сделать начало войны другим?.. Этой картины так долго ждали – я сам ее так долго ждал, мы делали ее в общей сложности почти десять лет, – тешу себя надеждой, что это не может быть впустую. Но не загадываю. Мне дорого, что все члены съемочной группы готовы продолжить работу со мной на таких же крупных проектах. Что актеры, звезды не разбежались после съемок, проклиная день и час нашего знакомства... Молодой оператор Опельянц поднялся в этой картине на совершенно новый уровень, а маститый композитор Артемьев написал одну из лучших своих партитур для кино. Мне все это дорого. Значит, будут и следующие проекты с той же командой – может быть, более успешные, может быть, менее. Главное – нельзя останавливать процесс большого дыхания, большого стиля в русском кино. Нам не помогают сегодня так, как помогало государство Сергею Бондарчуку, Юрию Озерову, когда существовал идеологический заказ. Но мы все равно можем делать – и делаем. Причем все потраченные деньги – на экране. В свете сегодняшних разборок, пресс-конференций Счетной палаты – у нас деньги на экране.

— Когда зритель встречает картину, режиссер с ней прощается. Как Вам дается разлука?

— Тяжело. Чувство опустошения пока сильное...

— Но Вы ведь монтируете "Утомленные солнцем 3. Цитадель". Полтора часа уже собрано.

— Конечно. И все-таки – заканчивается перезапись, понесли на кодирование, и ты понимаешь: все, по звуку точно ничего нельзя изменить. И сразу начинается: вот тут можно было лучше сделать и вот тут... Конечно, эти секунды пролетят – никто не заметит, но я-то знаю.

— Почему очень веселый, жизнерадостный человек в последние годы снимает такое душевно надрывное кино?

— Да воевали-то тоже веселые люди. Понимаешь, мы к нагнетанию ужасов не стремились. Мы хотели снять картину изнутри, глазами тех людей – из сорок первого. А не с высоты прошедших лет: ах, как это было страшно и невыносимо. Люди жили внутри войны. Мне важно, чтобы зритель смотрел картину, не задумываясь: тяжело – не тяжело. Где-то зажмурился, где-то заплакал, но война идет – и жизнь идет. Зато когда он выйдет из кинозала – пусть глотнет воздуха и скажет: Господи, какое счастье, что все это не сейчас и не со мной! И еще очень важно, чтобы он сказал: Господи, как же мы можем забывать этих людей?! И совсем хорошо, если шевельнется мысль: а вот те мальчишки, чьи тела заметает снегом под Москвой, они за какие ценности воевали? За те, которыми я живу? А стоят ли мои ценности таких жертв?..

— За один эффект, по-моему, можно ручаться. После такого фильма с абсолютной ясностью понимаешь, насколько ничтожны твои личные проблемы. Хотя три часа назад они казались глобальными и мучительными...

— Вот! Это была моя задача. Если хотя бы десять процентов зрителей испытают подобное чувство, весь наш труд был не зря. Мы потеряли иммунитет к проблемам и принимаем за великие страдания полную чушь. И только когда жизнь, не дай Бог, сильно бьет человека – болезнью, катастрофой, – представление о масштабах приходит в норму... Неужели надо обязательно встать на край небытия, чтобы оценить всю прелесть ежедневного бытия?

— Фильм снят в поразительном фокусе, и бросается в глаза необычайно укрупненная, подробная фактура человеческой кожи...

— Это называется "гиперреализм". Не связанный с натурализмом: если ты обратила внимание, у нас и кровь, и оторванные конечности, и кишки наружу – все очень деликатно, без нажима, мы нигде не упиваемся кровищей. Страх войны – он не в количестве развороченных животов. Недаром бой снят в тумане: так еще страшнее для человека. Все стреляют, кто-то куда-то бежит, двигаются танки – их не видно, только грохот в тумане, потом пулеметная очередь, кто-то упал рядом с тобой... Вот это, на мой взгляд, – настоящее пекло и настоящий ад войны. Никто ничего толком не понимает, но чья-то гибель все время рядом...

— Почему в "Утомленных солнцем 2" Вы показали героя Олега Меньшикова, Митю Арсентьева – теперь уже полковника НКГБ, – окончательным ничтожеством? Это деградация, которой Арсентьев не мог избежать?

— С одной стороны – да. С другой – Вы еще не видели вторую часть картины. Арсентьев – человек из Достоевского. Тот, кто кричит "Бога нет!" и ждет немедленного возмездия. Он ненавидит Котова и тем не менее сам выводит его из-под расстрела. Дело в том, что Котов – его единственный реальный противник. А если у тебя есть реальный противник – ты человек. Существование Котова делает Арсентьева человеком. В остальном Митя иссушен, выжжен изнутри. Там через всю картину будет бабочка летать, которую он в финале прихлопнет...

— То, о чем в фильме 1994 года говорилось: "Выпить обиду по капельке, по глоточку"?

— Именно. Более того, в "Цитадели" Арсентьев даст Котову возможность себя убить. Признается ему в том, в чем признаться невозможно, и отдаст оружие. И это тоже Достоевский. Если Котов в порыве ярости и ревности выпустит в него всю обойму – то куда денется после этого? Что ждет штрафника, который застрелил полковника?..

— Арсентьев – из Достоевского, а к кому восходит генезис Котова? К Толстому?

— Да, пожалуй. Толстой или Шолохов.

— "Утомленные солнцем 2" – очень личное кино. Из него многое можно узнать и понять про человека Никиту Михалкова. Например, едва ли не самая страшная сцена фильма вообще с кровопролитием не связана. Это рассыпаемые с немецких самолетов дырявые ложки и бессильный вой Котова – ему легче быть убитым, чем оплеванным... Вы явно относитесь к тем людям, для которых унижение гораздо страшнее боли.

— Так и есть. Не спорю.

— А хорошее ли это качество характера? Или иначе оно называется гордыней? Может, отсюда и слоган родился "Великое кино о великой войне"?

— Когда "Иронию судьбы 2" объявили главным кинособытием года, никого не волновало, действительно ли это так – по профессии, по мастерству? При этом я не думаю, что слоган про "главное кинособытие" сочинял лично Тимур Бекмамбетов. За рекламу отвечают не создатели продукта, а те, кто его реализует. Но в случае с Бекмамбетовым законы рынка принимаются во внимание, а в случае с Михалковым нет, и к этим двойным стандартам я давно привык. Компания "ЦПШ" внесла гарантию – самую крупную за всю историю постсоветского кинематографа, и мы отдали им право продавать нашу картину. Это реально лучшие на сегодня прокатчики в стране. Сказать им: "Знаете, давайте не будем, как-то это нескромно..." На их месте я бы такого режиссера просто послал: иди, скромничай дома. Ты можешь встать возле плаката и кричать, что снял дерьмо, но теперь это наша продукция, и мы будем продавать ее так, как считаем нужным...

Пускай ревнители моей нравственности и охранители моей скромности поделят слова "великое кино" на всех, кто работал над картиной. Нигде не сказано "великое кино Никиты Михалкова". В общей сложности трудилось около полутора тысяч человек. И вклад каждого неоценим. Чем больше я смотрю картину, тем очевиднее понимаю, насколько гениально она смонтирована сербом Мичо Зайцем. Смотришь в лаборатории, без звука – но ты слышишь музыку пластики, понимаешь все без слов и тебе интересно. Фантастически дирижировал оркестром Сергей Скрипка, и замечательно свел музыку Геннадий Папин. Инженером перезаписи у нас был Винсент Арнарди – один из лучших профессионалов в мире. Режиссер по звуковым спецэффектам Павел Дариули буквально высох на нашей картине, разыскивая реальный звук "юнкерса" или реальный звук "зиса". Причем последний я попросил заменить, потому что мне нужно было такое басовитое урчание, угрожающе спокойное, как у большого зверя. Паша мучился, спорил, но мне необходимо было это незначительное нарушение, чтобы сохранить эмоцию. Вообще мы перелопатили гору материалов, выверяли все досконально и шли на искажение деталей только ради единства целого. Я уже не говорю про всех тех, кто организовывал производство – во главе с Леонидом Верещагиным.

— Чем ближе премьера "Утомленных...", тем активнее разворачиваются различные антимихалковские кампании. Которые, в сущности, – тоже реклама фильму. Зритель скорее любопытен, чем брезглив: посмотреть кино, снятое великим узурпатором, интересно вдвойне. За последнюю неделю история "фотожабства" отошла на дальний план. Ее заслонили призывы группы кинематографистов накануне очередного съезда выйти из СК и создать новый Союз. ...

— Я во время съемок "Утомленных солнцем 2" прожил все, что происходило с моим героем. Ты увидишь в making of такую сцену: мы снимаем, я прыгаю в окоп и разбиваю себе лицо автоматом. Два варианта было: либо крикнуть "Стоп!", либо снимать дальше. Мы закончили сцену, и только тогда я попросил вызвать врача. Это не про то рассказ, какой я герой. Но у меня была возможность – и не одна – почувствовать себя Котовым изнутри. С ним такое могло произойти – сколько угодно. И ему некуда и некому было кричать "Стоп!". После таких вещей все эти кукольные разборки, жесткая борьба мягких игрушек: "хотим того", "не хотим этого"... Я не могу на это всерьез реагировать. Вот честное слово – не могу. ...

— Я уже слышала мнения: "А что, собственно, нового во взгляде Михалкова на войну?" Хотя новшество принципиальное: это первый фильм, где война трактуется как промысел Божий, а не как стечение трагических обстоятельств. Но сколько зрителей способны этот смысл уловить?

— Кто сможет – тот сможет. Остальные просто посмотрят увлекательное кино. Три часа пролетают на одном дыхании – с этим никто из видевших картину не спорит. ...