...

— Почему в наше время Вы взялись за экранизацию "Идиота"?

— Я не знаю такого понятия – "наше время". Я всегда жил и живу в моем времени. И в нем у меня всегда были и есть несколько любимых книжек. А что значит – любимая книжка? Это книжка, которую ты правильно читаешь. Тебе так кажется, что другие читают неправильно, а ты – правильно. Поэтому и хочется ее экранизировать – чтобы все прочли правильно. У меня две такие книжки – "Мастер и Маргарита", про которую все думают, что это оккультный, мистический роман, а там главное что-то другое, и роман Достоевского "Идиот". Экранизировать "Мастера и Маргариту" не получилось, вот я и взялся за съемку другого своего любимого произведения. Не потому, что время такое, а потому, что книга любимая.

— Почему решили снимать телевизионную версию "Идиота"? И именно десять серий? Считаете, что в два или четыре часа экранного времени не уложить этот роман?

— Да, хотел и "Мастера..." снимать таким же образом, поскольку абсолютно убежден, что даже в четыре часа не втиснуть ни роман Достоевского, ни роман Булгакова. Можно сделать что-то похожее, фильм по мотивам, но адекватной экранизации не будет. Нужны восемь часов экранного времени, а какой кинозритель это выдержит? А телеверсия позволяет рассказать истории подробно, то-есть так, как их хотели рассказать сами писатели.

— Когда брались за экранизацию романа Достоевского, Вас не пугало большое количество предшественников?

— Фильм с Жераром Филиппом, наверное, замечательный, как и лента Вайды, но я их не видел. Что же касается фильма Куросавы, то он мне очень понравился, однако это все же послевоенная Япония, а не пореформенная Россия. Это в гораздо большей степени Куросава, чем Достоевский, а мне хотелось дать эквивалентный вариант того, про что написал русский писатель. И потом, у меня, Вы уж извините, серьезные разногласия с Акирой Куросавой по поводу Мышкина. У Куросавы князь – лицо страдательное, из-за него все происходит, но сам он не действует. Он – не действующее лицо. Действующие лица, герои в фильме – Настасья Филипповна, Рогожин. Мышкин – мученик. Больной, несчастный, очень слабый, беззащитный, беспомощный человек. В романе это не так. И когда его спрашивают: "Вы что же, поучать нас сюда пришли?" – он совершенно спокойно и правдиво отвечает: "Пожалуй, что и поучать".

Что же до Ивана Пырьева, то, знаете, я очень люблю его комедии "Кубанские казаки", "Трактористы", "Свинарка и пастух", но семейство генерала Епанчина – это все-таки не кубанские казаки, и Настасья Филипповна с князем Мышкиным – не свинарка и пастух. Мне кажется, что то, что снял Пырьев в 1957 году, имеет самое отдаленное отношение к Достоевскому.

О спектакле Товстоногова мне говорить очень тяжело, поскольку я много слышал об этой постановке от уважаемых мной людей, и все в один голос говорили о том, какой это был гениальный спектакль. На телевидении сохранилось два фрагмента из спектакля. Мы с князем (с Евгением Мироновым) пошли смотреть эти фрагменты. Вообще спектакль нельзя снимать на пленку. Спектакль – сиюминутен. Что Вам сказать про эти фрагменты? Смоктуновский очень хорошо играл очень больного человека. Мне непонятно: как с таким оригиналом, какого играет Смоктуновский, вообще разговаривают? Как его на улицу одного выпускают? Я понимаю, почему в свое время этот спектакль произвел такое впечатление. Надоели розовощекие, уверенные в себе герои, разгуливающие по сцене и на экране. Но сейчас это – тот самый стереотип в восприятии князя Мышкина и романа, который надо разрушить.

— Какие стереотипы, по-Вашему, надо разрушить в восприятии Достоевского?

— Во-первых, считается, что Достоевский – мрачный писатель. Конечно, веселого в его романах мало, но юмора – очень много, очень много смешных сцен, остроумных реплик. Почему при слове "романы Достоевского" у всех – постное выражение лица и брови домиком? Куда вообще исчезает юмор из всех экранизаций и интерпретаций Достоевского? Федор Михайлович – вовсе не напыщенный писатель. Он – живой, остроумный автор. Во-вторых, считается, что Достоевский – певец бедных и несчастных, униженных и оскорбленных. Да, у него были и "Бедные люди", и "Униженные и оскорбленные", но он же не об одних только бедных и униженных писал. Он писал обо всех людях: о бедных и о богатых. ...

— Да, но они, как, впрочем, и все герои Достоевского, так озабочены денежными проблемами, что производят впечатление бедных.

— Вот как раз самый интересный вопрос! Когда человек беден – он есть хочет. А когда человек хочет денег – он не совсем беден или совсем не беден. Потому что деньги – не просто возможность насытиться, это возможность исполнить чуть ли не любое желание, чуть ли не любую страсть. Независимость, свобода, в конце-концов. Так что герои Достоевского – вовсе не бедные.

Другое заблуждение связано с князем Мышкиным. Почему-то считается, что он – добрый христосик. Безобидный, всех прощающий, всех слушающий, но это вовсе не так! Да, в черновиках Достоевский называет его "князь Христос", но ведь – князь! И Христос, а не христосик. Иногда даже кажется, что это тот Христос, который принес не мир, но меч. Вы обращали внимание на то, как много говорит князь Мышкин? Он же всех учит. Он проповедник, а не беззащитный нелепый юродивый, как его принято изображать и воспринимать. Ссылаются иногда на рисунки Достоевского, на изображение князя в ранних рукописях: нелепый такой, страшный уродец. Так это ж из ранних вариантов, в которых князь действительно чудовище, совершенно патологический тип – сестру насилует, в общем, кошмар. Но дело не в этом, а в восприятии Мышкина как идиота. А это неверно. Мышкин просто не похож на окружающих его людей, он – другой. Он – нормален, но он – другой.

И я считаю, что мне повезло с Евгением Мироновым, с его редчайшим, изумительным даром. Он смог сыграть и нормальность, и инаковость, непохожесть. Если бы он был так уж болен, как бы в него могли влюбиться две такие замечательные женщины, как Настасья Филипповна и Аглая? Ну, хорошо, у него душа хорошая, но какая-то бытовая житейская логика в их чувствах должна быть? И Миронов, по-моему, пытается сыграть странного, непохожего на других человека, в которого можно влюбиться. А поскольку артист, мягко говоря, хороший, то, наверное, это у нас получилось.

— Да, мне кажется, в Евгении Миронове есть удивительное сочетание детскости какой-то и бытовой правды. Это – ребенок...

— ...но ребенок, который знает мир и пытается что-то в этом мире сделать. Он очень активен, очень деятелен, а его изображают каким-то размазней. ...

По поводу Аглаи хочется сказать еще об одном стереотипе восприятия романа. У Олеши даже пьеса называется "Настасья Филипповна", потому что считается, что рассказана история про Рогожина, Настасью Филипповну и Мышкина. Извините, там есть и другая история, не менее важная, – про Настасью Филипповну, Мышкина и Аглаю. На это просто не обращают внимания! Аглая оказывается побочным персонажем. А ведь в романе-то Аглае посвящено в два, а то и в три раза больше места, чем Настасье Филипповне! Это две главные героини романа. И мы хотели, чтобы зритель это почувствовал.

— Раз уж мы заговорили об артистах... Позвольте задать один странный вопрос: дело в том, что Рогожин в исполнении Владимира Машкова очень похож на Аполлона Григорьева – поэта, критика, современника Достоевского, которого некоторые литературоведы считают прототипом Рогожина. Это случайно получилось или...

— Конечно, случайно, меня мало волновали прототипы романа. Меня волновал сам текст романа. Его правильное восприятие и стереотипы, которые этому восприятию мешают. Ну, например, считается, что Парфен Рогожин – антипод князя. Нет. В каком-то смысле Парфен Рогожин – орудие в руках князя. Настоящий антипод князя – Евгений Павлович, которого играет Александр Домогаров, вот с ним князь постоянно спорит. Вот он – материалист, атеист, рационалист – противник князя, а вовсе не Парфен Рогожин, которого, на мой взгляд, отлично играет Владимир Машков.

— А что Вы скажете о петербургской топографии романа? Достоевский ведь очень точно располагает своих героев в Петербурге. Дом Рогожина – Гороховая, 41; дом Епанчиных – в двух шагах от Преображенского собора, сразу за домом Мурузи; гостиница "Весы", где останавливается Мышкин, – Невский, 57. Вы это учитывали?

— Нет, не учитывали. Город же изменился. Ну, что нам, все современные рекламы с дома 57 по Невскому проспекту срывать или перекрывать движение по Гороховой, чтобы снять ХIХ век? Важна была атмосфера города Достоевского, а уж где мы ее найдем – на Гороховой или на Васильевском, было не так важно.

— Вы сами писали сценарий к фильму. Насколько была трудна работа над сценарием?

— Рискну ответить, что если и трудна, то благодарно-трудна, родственно-трудна! Знаете, почему? Да потому, что Достоевский – гений, конечно, пророк, провидец, но он ведь сам писал что-то вроде телесериалов. Что такое роман с продолжением, который печатался в тогдашнем толстом журнале? Это – нынешний сериал. Сейчас вечером садятся к телевизору, а тогда садились читать роман с продолжением. Поэтому Достоевский словно бы заранее знал все законы будущих телесериалов, где ускорить действие, где замедлить. И ошибки его, которых немало в тексте, оттуда же – из сериальной природы его романов.

Это для нас он гений и провидец, а для современников – профессиональный писатель, который должен в срок сдать материал. И он спешил, потому что его подгоняли договоры и обязательства, которые он не смел нарушать. Это – родная какая-то, киношная, телевизионная спешка. Она, кстати, больше всего заметна в "Идиоте". Там на одной странице три раза один и тот же человек назван разными именами, но это все не так важно. Важнее всего драматургическая природа прозы Достоевского. Его романы можно воспринимать как огромные пьесы. У него инстинкт драматурга. Поглядите: диалог и развернутая ремарка, как кто стоял и кто во что был одет.

Сравните со Львом Толстым. У него в "Войне и мире" на трех страницах описывается дуб. Важнейшее место в романе, а как его перенести на экран? Трижды объехать вокруг дуба с кинокамерой и крупным планом дать лицо Андрея Болконского? Но это как-то неэквивалентно Толстому. А скандалы Достоевского сценичны; они просятся на сцену или на экран. А за Федором Михайловичем и не нужно ничего дописывать. Нужно смиренно следовать за ним, стараясь понять текст.

— Действительно, говорят, режиссер должен умереть в артисте, а мне показалось, что Вы как экранизатор умерли в Достоевском. Абсолютно точно и верно воспроизведен весь роман.

— Да, я почти ничего не менял. За несколькими исключениями. Переставил местами эпизоды в самом начале. У Достоевского вся история начинается в поезде, но через несколько страниц Федор Михайлович сообщает: а вот до этого случилось вот что. Зачем мне такой "бэктайм"? Я и начал с этого "вот что". Так что по романам Достоевского снимать очень легко. У Достоевского князь Мышкин кричит: "Парфен! Не верю!", ты и говоришь артисту: "Кричи: "Парфен! Не верю!"" И – все.