Театр Эймунтаса Някрошюса показал в Киеве шестичасовой спектакль "Вишневый сад" с участием Людмилы Максаковой, Алексея Петренко и Евгения Миронова

"Вишневый сад" в интерпретации Някрошюса – недавняя, хотя и прошлогодняя сенсация. На этот раз литовский режиссер, по праву считающийся сегодня живым классиком, удивил театральный мир шестичасовой версией несколько поднадоевшей чеховской пьесы с участием российских звезд – Людмилы Максаковой, Алексея Петренко, Евгения Миронова, Владимира Ильина, Ирины Апексимовой. Видимо, в Киеве были наслышаны – билеты раскупили за неделю до начала гастролей.

Антон Павлович Чехов даже предположить не мог, какую провидческую вещь он написал. Это уже не литература, а предсказания Нострадамуса. Конечно, нынешние лопахины, гаевы, раневские и особенно пети трофимовы несколько видоизменились. Прежде всего лексически. Хотя как посмотреть... Например, тусклый афоризм – "Вся Россия – наш сад" – сегодня отличный слоган или даже название для какой-нибудь новоявленной партии. Да и все это пафосное словоблудие, которым так страдают чеховские персонажи, никуда не исчезло. Просто появилось много новых слов. Но невероятное предвидение старого русского драматурга насчет смены общественной формации, где главным действующим лицом станет купец, сбылось.

Ермолай Алексеевич Лопахин (Евгений Миронов), весьма богатый человек в белой жилетке и желтых башмаках, что называется, из грязи в князи. Отец его мужиком был, да и сам он мужик – "читал книгу и ничего не понял".

Как биологический вид, Лопахин действительно незамысловат. Возможно, поэтому и жизнеспособен. Он один понимает, что Раневской (Людмиле Максаковой) со всем ее разоренным и обнищавшим дворянским гнездом необходимо срочно сдать поместье с вишневым садом в аренду, а не распускать сопли: "Сад, мой милый сад..." Сдать, вырубить прекрасные столетние деревья, запустить дачников и получать с них прибыль. Ведь "единственное достоинство вашего сада в том, что он очень большой".

Чехов написал свою пьесу 101 год назад. Через революцию, войны и социалистическое средневековье Антон Павлович узрел то удивительное время, в котором нынче обретаемся мы с вами. Вишневый сад отшелестел свое и отцвел. Он вырублен, земля раздроблена, удачно сдается в аренду и приносит немалую прибыль. А недобитый Лопахин возродился, пережил мучительный процесс эволюции и страшно размножился.

Как ни обидно, но из всего многообразия чеховских образов купец – самый симпатичный. Симпатичнее неврастенической Раневской и безжизненного Гаева (Владимир Ильин), родившегося на свет только для того, чтобы играть в бильярд, дурацкого Епиходова (Иван Агапов) и наглого Пищика (Сергей Пинегин). И уж гораздо симпатичнее самого положительного персонажа времен соцреализма – облезлого Пети Трофимова (Игорь Гордин), ведущего за собой в новую счастливую жизнь. Кстати, Чехов угадал дважды. Сперва, поддавшись на уговоры петь трофимовых, мы построили светлое будущее, а потом – при активном участии Лопахина – разрушили его и понастроили светлого настоящего. Только свет почему-то опять в конце туннеля.

В Киеве спектакль показывали в сокращенном варианте (четыре действия, три антракта) – в 18:00 начали, в 12:00 закончили. Ближе к полуночи публика впала в глубокую кому, я в том числе. Что ни в коем случае не упрек режиссеру. Постановка Някрошюса – искусство в чистом и очень концентрированном виде. Здесь важен любой плевок Фирса, обморок Раневской, взвизг Епиходова. Неспроста то самое метафорическое ружье, которое должно выстрелись в конце, у Някрошюса – вполне реальное и стреляет по ходу всего спектакля.

Литовский режиссер осовременил пьесу, всего лишь слегка сместив акценты и почти не тронув текст. "Надо идти вперед! К новой жизни!" – призывает Петя Трофимов и ложится. В некотором смысле някрошевский гротеск – это Чехов наоборот. Но только не анти-Чехов, поскольку в спектакле чудесным образом уцелели и чеховская ирония, и отношение к жизни. Русский классик тоже не очень-то любил и жалел своих героев. Как автор он всегда пребывал над схваткой, пока придуманные им люди пили чай, глупели, умирали или стрелялись.

Все гениальное просто. Это очевидно, когда Петренко-Фирс бредет с одного конца сцены на другой, кашляет, сморкается, шамкает, дескать, "лет 40-50 назад вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили. И, бывало, сушеную вишню возами отправляли в Москву и Харьков. Денег было!"

"Вишневый сад" – первый проект литовского постановщика с русскими звездами. Людмилу Максакову уже назвали лучшей Раневской, а уникальность Евгения Миронова столько раз озвучивалась, что скучно повторять. Миронов, безусловно, актер редкого дарования, но мне кажется, чисто технически и пластически он более киношный, недели театральный артист. Если в кино от него нельзя оторвать глаз, то на сцене он не то чтобы теряется, а растворяется. Тем более в таком звездном коктейле. Хотя другой выдающийся режиссер современности Петер Штайн, потрясенный мироновской игрой, как-то обронил: "Дальше только космос".

Но среднестатистическому потребителю искусства весь этот космос не нужен. Он культурно невзыскателен вроде Лопахина, и его вполне устроит обычное сытное меню из увлекательного сюжета, нафаршированного секс-символами обоих полов, с обязательным хеппи-эндом на десерт. Поэтому, увидев забитый до отказа Театр Франко, я изумилась, откуда в украинской столице такое количество "някрофилов" и "чехолюбов".

Удивление развеялось в первом антракте. Оказывается, народ пришел полюбоваться Идиотом. Как, однако, Женя Миронов несет культуру в массы! Чтобы лицезреть кумира, девушки всех возрастов добровольно обрекли себя на шестичасовой вишневый садомаз. Правда, выдержали только самые стойкие.

Ну, и самые умные. После третьего акта, когда упал занавес, оставляя позади одинокого, скребущегося в запертом доме Фирса, публика решила, что спектакль наконец-то закончился, и с облегчением бросилась в гардероб. Поэтому в четвертой сюрреалистической фантазии Някрошюса, где все прощаются с вишневым садом, зрительный зал тоже напоминал сад, только практически вырубленный. "Как-то странно все", – говаривал купец Лопахин Ермолай Алексеич.