Достоинств у "Вишневого сада" в постановке прославленного литовца Эймунтаса Някрошюса множество. В первую голову – это горькое и мастерское высказывание художника трагического масштаба о мимолетности жизни, ее уязвимости перед угрозой того страшного незримого пожара, который непереносимым треском наполняет зрительские уши и который тщится изо всех сил затоптать энергичный и бессильный Лопахин.

Недостаток только один – зрелище, созданное под эгидой Фонда Станиславского, трудно назвать спектаклем. Не только потому, что оно выходит за пределы привычных параметров: мало кто способен, уплатив заоблачно высокую цену, высидеть шесть часов четырех действий, пусть даже учитывая разрядку трех антрактов. Или сможет не обратить внимания на скрежещущую дисгармонию исполнителей (отсутствие ансамбля – бич почти любой многофигурной антрепризы), или на очевидный провал или невнятность некоторых весьма существенных для пьесы ролей – Шарлотты у Ирины Апексимовой, Дуняши (Анна Яновская, МТЮЗ) или Яши (Антон Кукушкин, Театр сатиры). Собственно, завершенная (и совершенная) роль всего одна – Гаев, которого Владимир Ильин наделил искренней беззаботностью и бесконечным обаянием барского эгоизма. У остальных по большей части есть великолепные сцены, когда понимаешь, что на затоваренных среднестатистической продукцией подмостках столицы явлено нечто уникальное, невиданное, подвластное только сумрачному прибалтийскому режиссеру.

У Людмилы Максаковой (Вахтанговский театр) – это прежде всего первое появление ее Раневской, когда группа встречающих напряженно вглядывается вдаль, а она выходит, словно незримая для них, откуда-то сбоку, тащит жесткую кушетку, на которую и укладывается, усталая, прибывшая из неимоверного далека. Только потом замечают ее – как существо иного, высшего порядка – прочие, обыкновенные персонажи. Или сцена с настырным Прохожим, в котором Любовь Андреевна (имя обнаруживает свою значимость), вновь единственная из всех, распознает темную, дьявольскую, грозящую всему миру силу. Мгновенна ее реакция: скоро, споро, не мешкая ни секунды и безошибочно в каждом жесте, пока другие застыли в недоумении, непонимании или ужасе, свершает она магический обряд, заклиная агрессивное Зло тем самым золотым рублем (серебряная пуля против оборотня, клеймо золота – на его Хозяина), о котором убивается приземленная, так ничего и не сообразившая Варя. Для той важна лишь меновая стоимость монеты, непреложную жертву она воспринимает бесполезной тратой. И с бесконечной жалостью, не без легкого оттенка презрения смотрит на недалекую свою приемную дочь Спасительница-Раневская.

Но драгоценные мгновения, которые прочно впечатываются в память (и которые есть и у других исполнителей: Евгения Миронова – Лопахина (Театр-студия Табакова), когда он самозабвенно поет для владелицы сада, вкладывая в трогательную мелодию всю неизбывность затаенной нежности), не складываются в единое целое. По большей части на подмостках царит избыточность, комментарий чуть не к каждой авторской фразе, игра вокруг едва ли не всякой чеховской ситуации – изобилие, которое, напоминая порой упражнения для студентов режиссерского факультета, утомляет, а временами и усыпляет.

Можно бы надеяться, что бессвязность, перепады, порой и неудачные метафоры (вроде длинноухого зайчика, столь живо напоминающего давний мультик с совершенно неуместным здесь привкусом пародии) – знак недоработки, что спектакль и его участники обретут вольное дыхание через какое-то время, скажем, осенью, когда намечен его длительный показ на сцене Содружества актеров Таганки. (Последняя, кстати, лучше подходит для столь мощной постановки, в то время как здание Культурного центра на Страстном бульваре не только не театрально – скверная акустика, маленькая сцена, плохая видимость и т.д., – но и попросту опасно для публики: в зал надо подниматься по узким лестницам с высокими и скользкими ступеньками.) Но вновь то же сомнение – кто из разношерстного зрителя, а не стайки специалистов, пойдет на столь трудное для восприятия и в целом несколько вялое зрелище? Конечно, желающих увидеть творение одного из последних могикан режиссуры советских лет найдется немало. Однако вряд ли хотя бы половина из них сумеет преодолеть завышенную планку цен. А выступление в зале с всевозрастающим после очередного антракта числом пустых кресел (как это было на Страстном) вряд ли вдохновит артистов.

Но все же зрители, которые смогли пропустить мимо глаз и слуха излишнюю бойкость части исполнителей – Игоря Гордина, МТЮЗ (Петя) или Инги Стрелковой-Оболдиной (Варя), невзрачность сценографии и просчеты постановщика, вытерпеть скуку утомительных повторов и неимоверные длинноты, будут наверняка вознаграждены ослепительными протуберанцами театрального чуда, которые беспощадным светом заливают сумеречную действительность. А неотвратимость гибели сада, преображение человека с тонкими, нежными пальцами и тонкой, нежной душой в темного хищника заставит застыть в изумлении перед тайниками подкорки и яростной энергией в них проникновения.

Тогда становится понятно, ради чего стоит жить на свете.