А вечером пойдем на "Вишневый сад"... Все воскресенье от таких планов светилось и благоухало. Чудилась встреча с гениальным Чеховым, а пришлось столкнуться с "гениальным литовцем". Антон Палыч... Някрошюс, очень приятно.

Спектакль был длинный, как товарный состав. Погромыхивал эдак.

Такие "вещи" хорошо, должно быть, показывать в театральных вузах. Чтобы будущие актеры-режиссеры, по примеру будущих медиков или художников, не вылезающих из анатомичек, поглядели, какие мышцы и сухожилия таятся под атласной кожей гармонии. Чтоб знали, из какого сора растут цветы. Чтоб воочию убедились будущие короли сцены: при желании и гармоничного Чехова можно, "в интересах науки", разложить на атомы. И напрочь лишить его, намертво самовписанного в русский полусонный, полубогатый-полунищий быт, этой житейской "этнической" родимой привязки. А ему привязка эта – да не из патриотизма ведь даже, а вместо якоря. Иначе – унесло бы в космос к чертовой матери, ибо – мятежник, надмирник, космополит, всеобщий дух. А еще привязка эта – для "аромата". Русский дух, дым отечества, вкус крыжовника, знаете... И кукушонок, не знающий родного гнезда, скучает о родном гнезде.

А нам представили конспект, в общем: наиподробнейший, нудненький такой. Черновики, беловики – все пошло в дело. На корзину не работаем принципиально. Рабочий материал? Значит, в работу его!

Сценография – вообще предрассудок. Таскаем стулья и лежанки, как грузчики в мебельном магазине – это у нас смена интерьера. Или – настроения. Или – эпохи. На усмотрение зрителя. А кто Чехова еще не читал, сам хреноват, и никто не виноват.

"Атомы" совершенно не имели желания диалогизировать. Исключительно солировали (как правило, довольно громко): орали, взвизгивали, колотили тряпкой по полу, даже пели а капелла. Метафора, что ли, такая оригинальная: ну, не слышат люди друг друга. И иного не слышат. Как в античной трагедии: каждый полнозвучно гнет свою линию – до всеобщего летального исхода (в данном случае – "легкого").

У "настоящего" Чехова ОНИ тоже друг друга не слышат, но при этом – слушают. Слушают, а – не слышат. Человеческий такой штришок, глубокомысленный: и хотели бы люди, да – не умеют. Люди любить не умеют, жалеть не умеют. В смысле – не умеют люди по-людски-то жить. Конкретные такие люди (имя, фамилия, отчество), а не аллегория в портках, пусть и в юбке.

При этом царит суета сует, но – без действия, как такого. На авансцене кто-нибудь "излагает", остальные (народу полно) то вместе, то поврозь, а то попеременно застывают удивленными тушканчиками. Такие творческие силы зря простаивают! Ильин сложил ручки. Миронов как-то "бежит" на месте. Наблюдают: что там такое делается, впереди? А ничего не делается. Не герои, а символы героев. Концепции человеков. Человеков знакомых-презнакомых, родственников, можно сказать (не обязательно любимых, но – своих, чего там).

Как хорошему актеру сыграть концепцию? А черт его знает, товарищ генерал. Вот и показывают общее умение. Это – не отнять. Петренко – тот вообще Петренко и есть. Он и жировку из ЖЭУ, коли захочет, так сыграет – зал урыдается. За какие ему грехи вместо душераздирающего Фирса – цепь этюдов? Неясно. Максакова – не только профессионал из профессионалов, так еще и неизбывной прелести женщина. Любовь как таковая. Ну, проехали.

Интересно, конечно. Любопытно. Но не горячо. И не холодно. Чуть тепленько.

И вообще... Не то чтобы я считала себя Станиславским... Но – не верю! Чехов – целостный (вселенная), цельный (личность), целый (сосуд, в котором красота). Он, между прочим, Везувий в пенсне. Да не обманемся добродушным посверкиванием "ботанических" очечков. Ибо: обожжет (пламенем, льдом – как получится), но готовой рукописью: извольте, пользуйтесь, а не используйте. И не делайте винегрета из апельсинов.