Интересно обратится к спектаклю по пьесе "Вишневый сад". Пьеса не так театрально-условна, как произведения Шекспира, быт – русский, текст – жесткий, точнее, крепко сплетенный. И первое, что обращает на себя внимание в спектакле, это исковерканный текст пьесы. Не купированный, а именно исковерканный. Причем так, что меняется чеховский стиль, мелодика речи, темпоритм существования. Предположить поголовную неряшливость профессионалов того уровня, что собраны в спектакле, язык не поворачивается. Поэтому стоит отнести расхлябанность текста к числу режиссерских приемов, освобождающих постановщика от заданности драматического произведения.

Упомянем только две сцены. Первая – сцена Вари и Ани.

"А в Париже я на воздушном шаре летала", – произносит Аня и застывает с поднятой вверх рукой. Вспоминает ощущение ветра. Варя теребит ей юбку. Остается добавить еще несколько человек клином и получится "Месса". И, главное, так и не понятно, что же это за ощущение для Ани.

Вторая сцена – обидный выговор, который Раневская задала Пете Трофимову. Недоучившийся студент "ляпнул" при несчастной женщине, что он "выше любви". И под ее взглядом прирос к месту, но котором стоял. По заданию режиссера Людмила Максакова, произнося текст, поочередно выпрастывает то правую, то левую руку по направлению к Пете. Как будто бросает горсти песка. А Петя соответственно уклоняется. Но Максаковой этот механический прием не нужен. Чтобы он заиграл, нужно было лишить ее текста. Словесное действие актрисы активнее и зрелищнее физического. При этом отлично видно, насколько ей неудобно выполнять жесты, как она заранее готовится и немотивированно отводит руки назад. Вообще чтобы перечислить все трюки, которые мешают актерам, времени понадобится почти столько же, сколько шел спектакль.

Самое странное, что при всей своей природности и метафоричности в "Вишневом саде" Някрошюс потерял собственно вишневый сад. Он его вырубил. Видимо, сад – слишком живой персонаж для этого режиссера. Пыльный старый дом есть, разрушенная теплица есть. А вишневый сад живет только в дуэте Раневской и Лопахина – наполняясь воспоминаниями и болью. Но когда приходит хотя бы Гаев, все заканчивается. Жерди стоят, их трясут, а сада нет.