"ВИШНЕВЫЙ САД"

Журнал "Знамя" №12
2004
Наталья Иванова

К столетию чеховского "Вишневого сада" поставил свой "Вишневый сад" в Москве Эймунтас Някрошюс

Спектакль-марафон идет почти шесть часов (с двумя небольшими перерывами). Здесь нет второстепенных ролей. Каким-то волшебным образом Някрошюс "вытащил" на первый план всех. Может быть, из-за этого немного пострадала роскошно костюмированная и загримированная Максакова (Раневская) – лучи других ролей словно бы собираются на ней, и она светит скорее отраженным светом.

Спектакль начинается с открытой раздачи костюмов. Фирс (Петренко) подходит к поставленному в центр сцены старому креслу с высокой спинкой и начинает отряхивать от пыли и снимать послойно навешанные на кресло пальто – одно за другим. Все это, как мы поймем через театральное мгновение, – одежды других персонажей. Для себя Фирс найдет на полу только кушак, который он сначала примет за змею и долго будет бить его той же палкой, которой выбивал плащи и накидки.

И все это – медленно-медленно. Но так, что хочется следить не только за каждой репликой, но и за каждым движением, потому что все, что происходит на сцене, полной пространства, обозначаемого пробежками героев по диагонали, насыщено смыслом, "покоряет с ходу – прежде всего, своей неузнаваемостью. Поразительное чувство: я слышу текст как будто впервые: никогда прежде не читала и не смотрела эту пьесу. В сюжете, знакомом вдоль, поперек и наизусть, вдруг появилась интрига. Ни одно слово не сказано мимоходом, каждая мелочь оправданна" – так комментирует спектакль "Русский курьер". По ходу спектакля чувствуешь гипноз: а чем кончится? Вдруг все-таки Лопахин сделает предложение Варе? И вишневый сад, – самый лучший сад в мире, сад метафизический, сад райский – будет спасен?

Някрошюс сумел сделать всем знакомое и заштампованное неизвестным, идущим из глубины сцены.

Он ставит "Вишневый сад" как безусловную трагедию. (Кстати, по поводу трагедии. "Это не комедия, не фарс, как вы писали, – это трагедия, какой бы исход к лучшей жизни Вы ни открывали в последнем акте", – письмо Станиславского Чехову 22 октября 1903 года.) С самого начала – с того момента, когда Миронов-Лопахин умывается ледяной водой, все приготавливается к гибели, к смерти. (Последние постановки пьес в Москве и Петербурге интерпретируют Чехова как драму о смерти.) И прощание с вишневым садом – это прощание с жизнью (недаром в спектакле дважды возникают призраки: призрак утонувшего в здешней реке сына Раневской, – этот призрак, его возникновение замечательно сыграно "глазами Максаковой", – и призрак ее матери, в белом идущей по цветущему, белому саду). С самого начала – когда Раневская появляется после сцены приезда, таща за собою обитую черным кушетку, и укладывается на нее, как в гроб. Грим Максаковой-Раневской – это грим остановившей мимику трагической маски. И подкладкой замысла режиссера является, конечно же, опять "Гамлет". "Охмелия, иди в монастырь", – шутит с Варей Лопахин. А она и так время от времени рассказывает о том, как бы с превеликой радостью она в монастырь пошла.

Трагическая музыка и трагическое освещение, ориентация на трагедию Шекспира и трагические архетипы не отменяют смеховой стихии. Только смех в спектакле тоже "чреват" смертью. Карнавальный смех захватывает: сначала двоих, а потом, в третьем действии, на "балу", и всех остальных. Сначала Шарлотта шуточно убивает двух "зайцев с ушками", а в конце, в финале – все выстраиваются по заднику сцены, и белые, дрожащие бумажные уши означают небытие.

Някрошюс ставит "Вишневый сад", словно рифмуя "сад" со словом "ад", ставит спектакль-высказывание об обреченности и гибели мира. Обречена вся культура – но пока еще она цитируется на сцене. Постмодернистский по решению спектакль включает в себя архаику (костер, никак не разжигаемый, – Лопахин пытается, как первобытный человек, высечь искру двумя булыжниками), средневековье (Варя с ее мечтой о монастырях); на возрождение намекает бархатный берет Гаева, парчовое платье Раневской с королевским шлейфом; fin de siecle представлен расшитым черными ласточками, роскошным туалетом Раневской и дивными ее жемчугами. Цитаты из Малера (тоже в современной обработке) обрываются, и звучит то страшный подземный гул, которым крепостные предки отвечают победному стуку Лопахина, то невыносимый по нарастающей силе звука щебет птиц.

Сам Чехов амбивалентно определял жанровую природу своих пьес. "Мрачнее мрачного" – и, об этой же пьесе, – "веселая комедия". ...

"Вишневый сад" Някрошюса я смотрела в Москве, на сцене Театра содружества актеров Таганки. Театр внутри неуютный, неприятно запущенный. Капельдинеров не видно. Публики обвал, аншлаг. Зрительный зал переполнен – приставных мест не предусмотрено, так вместо них все проходы загромождены стульями. В случае непредвиденных обстоятельств не выйдешь, останешься здесь навсегда. Решаю так (хотя сижу на роскошном месте, середина третьего ряда, партер): если пожар, прыгну на сцену, благо она рядом. Другого выхода нет. Мыслей тоже нет, есть одна клаустрофобия.

Спектакль никак не начнется – билетов, видимо, продали больше, чем надо. Публика, оставшаяся без мест, натурально, скандалит. Один из зрителей усаживается прямо на авансцену – и сидит, свесив ноги в зал и громко требуя администратора. Но это еще не все. На втором ряду, прямо перед моим носом, бушует драка. Бьют не из театральных соображений, а просто по морде – кто-то кого-то оскорбил, и теперь молодые люди, взяв оскорбившего за руки за ноги, выволакивают из переполненного зала.

Спектакль запаздывает. Из-за кулис тянет сигаретным дымом: это уже нервничают актеры. А я нервничаю, потому что дым. И после бардака и кошмара – медленно открывается черный занавес, затихают возбужденные дракой и борьбой за свои места московские зрители. Все – устаканивается, говоря совсем нечеховским языком. Восстанавливается.

Вообще-то загадка и тайна постоянной, непрекращающейся цепи постановок чеховских пьес в том, что они сохранили для нескольких поколений, родившихся и проживших всю жизнь в Советском Союзе, – Россию. Ту Россию, которую утратили даже не мы, а наши предки.

Эту Россию перед катастрофой, перед чередой революций и войн, включая Первую мировую и гражданскую, мы могли увидеть только в чеховском театре. Его герои еще ничего не знали, как не знал и сам автор, Чехов, умерший от туберкулеза в курортном Баденвейлере сто лет тому назад, – но все предчувствовали. Сама атмосфера этих пьес полна этим интуитивным предчувствием. ...