Вехи: "Превращение" по Кафке, "Последняя ночь последнего царя" Эдварда Радзинского, "Карамазовы И АД" по известному роману. Все эти постановки Валерия Фокина – о безумии. Очевидно стремление режиссера персонифицировать сумасшествие, увести зрителя от соучастия в коллективном помешательстве, сделав его наблюдателем страданий конкретного человека. Это становится понятно уже в "Превращении", где главный герой Грегор Замза, которого играет (превосходно) Константин Райкин, обнаружил, что ночью у себя в постели он превратился в страшное насекомое. Все отступает на второй план. На сцене есть и другие артисты, но мы видим только Райкина, его страхи, его жучье стремление встать на лапки, перевернуться со спины на брюхо. "Еще Ван Гог..." – апофеоз, окончательная индивидуализация разыгрываемой темы. Действие разворачивается в психушке, где проходит курс лечения душевнобольной художник (Евгений Миронов). Дважды к нему приходит мать, дважды – врач. Живописец отрезает себе ухо. Эпиграф к спектаклю – цитата из Ван Гога: "Мне кажется все больше и больше, что нельзя судить о Боге по этой вселенной, так как это – неудачная работа". Предисловие – воспоминания режиссера о психиатрической больнице им. Н.А. Алексеева. Размышления о "глубоком проникновении в иной мир", о болезни, о норме. Книжный принцип предуведомления текста бессознательно приводит к ожиданию литературы. Хотя бы инсценированной. Напрасно. Полтора часа на сцене – только действо, игра без слов. Пьесы как таковой не существовало. Просто Фокину захотелось поставить что-то о художнике в больнице. Сформировалось даже некое подобие либретто. Диалоги – то-есть, собственно текст – были заказаны. Случай не очень распространенный, мягко говоря. Иван Савельев, самый юный (21 год) обладатель Антибукеровской премии, согласился составить компанию известному режиссеру.

Любителей ярких реплик или веселых шуток текст вряд ли заинтересует. Ни один из перечисленных выше фокинских спектаклей не обходился без кровати. Более того, постель, так или иначе, становилась центром притяжения, основной сценографической доминантой. В "Ван Гоге" из кроватей построена вся сцена. Художник Александр Боровский соорудил огромную клетку из нескольких поставленных на попа больничных коек. Там, где-то между ножками и спинками, и удается зацепиться актерам в начале действа. Именно сценографией и костюмами в значительной степени компенсируется некоторая фальшь, ощущаемая в постановке на Старой сцене Театра на Таганке. Все настоящее. Больничные кушетки, пижамы, халаты. Даже наряд канареечного цвета матери героя (Евдокия Германова) рифмуется с криками обитателей палаты про охру и другие сочные, вангоговские краски. Есть еще три резона, по которым спектакль можно посмотреть. Один из них – прекрасная работа приглашенных музыкантов. Особенно виолончелиста Олега Ведерникова. Он незаметно, где-то в уголке, даже за пределами мизансцены, создает обрамление, точное ощущение и даже предвосхищение действия. Виолончель здесь не фон, не просто музыка Александра Бакши. Она – часть спектакля, и очень важная. Второе. Евгений Миронов – отличный актер. Он гениально держит паузу. Собственно, на этом и построены "Карамазовы И АД". Жаль, правда, что здесь пауза затянулась. И держать ее удается уже не талантом драматического актера, а скорее мимикой и жестом. Невнятным бульканьем, пантомимой. Все это очень характерно для Райкина, но отнюдь не для Миронова. Есть еще третье. Фокин. Он – явление сам по себе, никто не осмелится не назвать его хотя бы талантливым. И мне кажется все больше и больше, что нельзя судить... Вспомните Ван Гога.