"ЕЩЕ ВАН ГОГ..." СТАЛ ОДНОЙ ИЗ СУПЕРПРЕМЬЕР СЕЗОНА

Журнал "Эксперт"
16.02.1998
Александр Соколянский

Но актуальность поставленного Валерием Фокиным спектакля не радует

Среди лидеров нашего сегодняшнего театра крайне мало людей моложе пятидесяти. Можно вспомнить разве что Сергея Женовача, который возглавляет "Малую Бронную" и борется за художественное будущее этого театра всеми способами, которые дозволены порядочному человеку. О творческом потенциале поколения, к которому принадлежит Женовач, говорить рано: он пока не реализован. Сильные и зрелые мастера театра обычно старше на десятилетие, а то и больше.

Краткие определения чудовищным образом огрубляют предмет, но все же: театр "старших лидеров" можно с полной ответственностью назвать жизнелюбивым. Каков бы ни был сюжет, всегда бодры и нарочито энергичны спектакли Марка Захарова. Радостью существования ("Быть – вот девиз мой боевой!", как пел Тиль Уленшпигель) переполнились в 90-е годы прекрасные театральные постановки Петра Фоменко. "Три сестры" вернули в первый ряд действительных лидеров сегодняшнего театра Олега Ефремова.

Эту важную и тонкую работу МХАТа никто не назовет жизнерадостной. В ней чувствуется глубокая печаль и глубокая мужественная усталость, в ней звучит тема бесполезности (не-спасительности) труда и благородства: тема горестная, а для самого руководителя театра отчасти автобиографическая. Тут даже не сошлешься на хрестоматийное "Печаль моя светла..." – бывает печаль, которая уже не успеет стать светлой. "Три сестры" – горестный спектакль, но именно он и позволяет до конца ощутить разницу между словами "жизнерадостный" и "жизнелюбивый". Можно всей душой любить жизнь, уже не ожидая от нее ничего прекрасного для себя лично. Такое бескорыстие – побочный эффект повседневной порядочности. "А кто тебе говорил, что ты обязана быть счастливой?" – услышала однажды Надежда Мандельштам от своего мужа.

Творчество "младших", пятидесятилетних-с-хвостиком, мы с предусмотренной ранее оговоркою можем назвать жизнеотталкивающим. В 90-е годы – от "Бесов" до антрацитовой "Клаустрофобии" – все ощутимее мрачнеет художественный мир Льва Додина. Доблестно и остроумно сражаются с безысходностью спектакли Камы Гинкаса. Неразрывная связь плоти и смерти – постоянная тема Эймунтаса Някрошюса, лучшего из миссионеров русской театральной религии. Желание как можно надежнее изолировать обнаруженный источник света от окружающего мира, чтобы тьма не объяла, – постоянное желание Анатолия Васильева, гениального режиссера, уязвленного тоской по "священному театру" (сейчас священный театр не может не быть сектантским). И наиболее твердое "нет!" на вопросы жизни отвечают постановки самого молодого из плеяды пятидесятилетних – Валерия Фокина.

Его новый спектакль называется "Еще Ван Гог...". Главную (в некотором смысле единственную) роль там играет актер Евгений Миронов. Похоже, что это одна из лучших премьер театрального сезона 1997/98.

"Белила купили?"

Это – одна из немногочисленных реплик персонажа, сыгранного Мироновым: молодого художника-параноика, обреченного жить сколько-там-ему-осталось в психиатрической клинике. Герой Миронова продолжает писать картины, и они очень хорошо продаются: статус "безумного художника" имеет высокую потребительскую стоимость. Герой Миронова слышит голоса, говорящие: "Краплак. Охра желтая. Сиена натуральная". Пока они бубнят и ноют, все более или менее в порядке; иногда они начинают кричать – и тут случается припадок.

Вопрос в том, служит ли творческая одаренность оправданием несчастной и безумной жизни. Вопрос также в том, есть ли у жизни какие-нибудь другие оправдания. Валерий Фокин и Евгений Миронов ни на чем не настаивают. Они просто показывают, как герой – тихий, спокойный, безгрешный, перебинтованный (он уже успел, по примеру Ван Гога, отрезать себе правое ухо) – сидит и бессмысленно побалтывает кистью в банке с водой. Вода стремительно окрашивается в какой-то цвет. Стекло говорит: "Бляк-бляк". Больше ничего не происходит и не произойдет. Свет гаснет.

Секунд через пять снова зажигается. Герой Миронова сидит уже без баночки и, кажется, без бинтов. Куда-то смотрит прямо перед собою, может быть, на зрителей. Зрители смотрят на Миронова. Проходит секунд десять, двадцать (на первом, самом лучшем, представлении зашкалило за сорок), потом раздается первый неуверенный хлопок в ладоши: может быть, пора уже аплодировать?

Весьма справедливо (что является синонимом слова "жестоко") было поместить художника в законченно бесцветный мир. Не в психиатрическую больницу, а в психиатрическую Вселенную, которая для Валерия Фокина в 90-е годы стала единственным возможным местом художественного действия. Мир без цветов умоляет и требует, чтобы его раскрасили: художники его сострадательно раскрасят, на то они и художники. Но сюжеты для картинок будут браться с натуры, больше неоткуда.

Место действия "Еще Ван Гога..." – сетчатый вольер, сделанный из железных кроватей с непомерно длинными пружинными матрацами (к одному из них изнутри прилип герой Миронова). Можно восхититься художником Александром Боровским, придумавшим столь отчетливый образ беспощадно-благодетельной неволи – "тюрьму-кровать". Можно вспомнить о том, что экскурсии по Бедламу долго входили в число популярных светских развлечений и английские леди весело тыкали зонтиками в психопатов за решетками.

Начиная с "Нумера в гостинице города NN" (сезон 1993/94), режиссер Валерий Фокин методично и сосредоточенно вырабатывает артикулы нового театрального устава: такого, который сумел бы честно и живо отразить свойства осатаневшего мира. Он преуспел во многом.

Фокин научился слышать и любить музыкальную гармонию, подпитывающуюся грязным хаосом. "Краплак", "умбра", "охра-охра-охра-охра" плюс треск радиоприемника, плюс скрежет панцирной сетки, плюс крик человека, всем этим замученного, – это, как ни хотелось бы возразить, настоящая музыка. Выработалась структура игры: зрители с одной стороны, персонажи – с другой, а в центре, в фокусе – единственно возможный протагонист: Чичиков, Грегор из кафкинского "Превращения", Иван Карамазов, герой Миронова.

Не выработался зримый облик. Валерий Фокин постоянно меняет художников. Он сам всегда знает, что хочет: видимо, до сих пор никто не сумел предложить режиссеру больше, чем он знает.

Я отнюдь не собираюсь утверждать, что театр Фокина выносит приговор текущей действительности. И все же театральная модель Валерия Фокина до последней степени отчаяния актуальна.

Дорого бы я дал за ее неактуальность.