... Теперь перейдем к московским премьерам. Первой из них после мертвого сезона стали "Господа Головлевы" в Московском Художественном театре. Пресса тут же поставила в заслугу театру то, что спектакль этот некоммерческий. Но это как сказать. Поставлен он на малой сцене, стоит явно не слишком дорого, а в главной роли Евгений Миронов, что само по себе означает аншлаг. Второе, что надобно приметить: перемены, происходящие с одним из самых модных современных режиссеров Кириллом Серебренниковым. Начав торить себе дорогу в большую столичную жизнь, он предпочитал эпатировать публику, то-есть ставить так называемые современные пьесы – на мой взгляд, вовсе не пьесы, а скорее, анамнезы психических заболеваний. Затем перешел к классике и выпустил в том же МХТе "Мещан" Горького и "Лес" Островского, которые живо напоминали о других режиссерах – от Эймунтаса Някрошюса до Алвиса Херманиса с его "Ревизором", причем приметы стиля разных режиссеров были с легкостью перемешаны, на мой взгляд, режиссером-компилятором Кириллом Серебренниковым. В работе над прозой Салтыкова-Щедрина он если на кого-то и опирался, то скорее на Валерия Фокина. В спектаклях "Карамазовы И АД", "Нумер в гостинице города Н", "Шинель" и многих других Валерий Фокин озвучивает пространство всякими странными шорохами и шумами, а персонажи в его постановках имеют обыкновение выползать из щелей и подполов и напоминать не о живых людях, а о тех существах, которые в "Господах Головлевых" зовутся "умертвиями". Ровно этот ход использовал Кирилл Серебренников.

На малой сцене установлена обшарпанная выгородка мертвенно-белого цвета. Она по вертикали разделена перегородками. Пространство между ними весьма невелико, как и то место, которое занимают в Головлеве его обитатели. Живут они в тесноте и обиде. Время от времени створки между перегородками распахиваются и из них бочком, еле протискиваясь, лезут все те мерзкие человечки, которые описаны в романе классика. С самого начала они напоминают покойников, в которых и превращаются по мере развития сюжета. Кстати, то, что не может втиснуться в инсценировку, часто очень удачно переведено на театральный язык. Известно, что Арина Петровна скупа, вот Алла Покровская и гасит свет всякий раз, когда входит и выходит из помещения, а за ней выключателем щелкают все чада и домочадцы.

В отсеках-клетушках навалены мешки, тоже белого цвета, возможно, в них мука, возможно, это облака, о которых ведут беседу братья Головлевы, но это и снег, и образ загробной жизни. Во всяком случае, мешки к финалу спектакля уже заполняют всю сцену и по ним бродят те, что описаны Салтыковым-Щедриным: "Отовсюду, из всех углов этого постылого дома, казалось, выползали умертвия. Куда не пойдешь, в какую сторону ни повернешься, всюду шевелятся серые призраки. Вот папенька Владимир Михайлович, в белом колпаке, дразнящий языком и цитирующий Баркова, вот братец Степка-балбес и рядом с ним братец Пашка-тихоня, вот Любинька, а вот и последние отпрыски головлевского рода: Володька и Петька... И все это хмельное, блудное, измученное, истекающее кровью... И над всеми этими призраками витает живой призрак – не кто иной, как сам он, Порфирий Владимирыч Головлев, последний представитель выморочного рода". В спектакле эта атмосфера воссоздана достаточно точно.

Исключительно хороша Алла Покровская, единственная, кому в спектакле удается проследить судьбу своей Арины Петровны – от властной, жестокой, прижимистой хозяйки до дряхлой немощной и бессильной старухи. И чрезвычайно точен Евгений Миронов в роли Иудушки Головлева. Он принадлежит редкой в России школе не переживания, а представления, видимо, идет не от внутреннего проживания роли, а от внешнего рисунка – к сути. В этом он похож на последнего исполнителя роли Иудушки Иннокентия Смоктуновского. Кирилл Серебренников, сторонник концептуальной режиссуры, пренебрег возможностью выделить из романа современную тревожную тему – бессовестного религиозного лицемерия. От нее остался отлично придуманный образ божащегося и безбожного мира – все как-то дико крестятся: одна возит рукой вдоль пуза, другая – у рта, остальные касаются лба и живота, выходит не крест, а вертикаль. Только одна Арина Петровна, пока в силе, делает все правильно, но, оказавшись под властью Иудушки, повторяет это его вертикальное движение.

Вообще у Миронова очень выразительные руки, и вам надолго запомнится поднятый вверх палец – не то указка толмача-зануды, не то сам указующий перст. У Миронова очень выразительная пластика: он очень близко ставит ноги, сводя их в коленях, будто ходит полуприсядью, а шея вытянута вперед и втиснута в воротник – так движутся подхалимы и лицемеры. И вечная его тяга всех обцеловать, зайдя не то сбоку, не то со спины, проясняет прозвище "Иудушка", данное ему братцем. У Миронова в этой роли жуткие глаза: они не выражают вообще ничего, в них – абсолютная пустота, засасывающая и пугающая. В романе сказано "как петлю глазами накидывает". Бог весть, как можно сыграть эту фразу, но Миронову это удалось.

Его Иудушка существо фантасмагорическое. За спиной у него время от времени обнаруживаются крылья мухи (это оттого, что маленький сынишка видит папеньку с крылышками и интересуется, не ангел ли он, и еще оттого, что в книге много раз заходит разговор про мух). Так вот, выходит, что дом Головлевых – это большая навозная куча, над которой парит ее властитель, кровосос Порфирий. С появлением человека-мухи в русскую классическую литературу внедряется кафкианский мотив. Только Грегор Замза был человеком до превращения и остается им, несмотря на обличье мерзкого насекомого, а Иудушка Головлев – гадкая тварь в облике человека. Он переползает с места на место, почти не повышает голоса и зудит на одной ноте то слова молитвы, то бухгалтерские ведомости, он словно гипнотизирует весь дом и зрителей заодно своим скверным невыносимым жужжанием. И вокруг этой гигантской мухи все остальные мрут, как мухи маленькие.

В программке к спектаклю "Господа Головлевы" приведены стихи Блока:

Кладя в тарелку грошик медный
Три, да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний бедный
И зацелованный оклад

А воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь
И пса голодного от двери
Икнув, ногою отпихнуть

И под лампадой у иконы
Пить чай, отщелкивая счет
Потом переслюнить купоны
Пузатый отворив комод

И на перины пуховые
В тяжелом завалиться сне...
Да и такой, моя Россия
Ты всех краев дороже мне.

Вот эти стихи очень идут спектаклю Кирилла Серебренникова, окромя последних двух строк. Такая Россия дорога быть не может. ...