Последние московские премьеры: остаток октября – начало ноября

Среди важных премьер октября, о которых я писала недавно, была еще одна – чуть ли не самая важная, судя по обилию статей, обсуждающих ее достоинства и недостатки. "Господа Головлевы" в МХТ, поставленные Кириллом Серебренниковым, заранее были объявлены одной из главных премьер сезона, причем во многом из-за того, что на роль Иудушки был назначен Евгений Миронов. А Миронов, скажем честно, в сегодняшнем театре, – это "наше все". Ну и конечно, из-за Серебренникова, ни один шаг которого нынче не остается без бурного и пристрастного обсуждения.

Я, признаться, никак не могу понять природы этой всеобщей экзальтации, связанной с Серебренниковым. Речь не о страстных поклонниках – их немало, но в критическом хоре их голос почти не слышен. А о необъяснимом и массовом раздражении, которое этот режиссер вызывает у профессионалов театра.

Бог знает, что тому причиной: неожиданный и быстрый успех, востребованность, продуктивность, отсутствие профессионального диплома, самоуверенные интервью или что-то еще, имеющее явно не театральную природу. Симптоматично одно – ругая Серебренникова, его все время сравнивают с великими деятелями театра, убедительно доказывая, что рядом с ними он пигмей. И никогда – с нынешними коллегами и ровесниками. Ни один другой режиссер из его поколения не оценивается критиками по такому высокому счету, отчего само собой получается, что Серебренников один в ответе за нынешнее состояние отечественного театра. Но это – к слову. А если обращать внимание не на оценки, а только на анализ, то окажется, что статьи квалифицированных критиков – и тех, кто любит Серебренникова, и тех, кто терпеть не может – отмечают в его новом спектакле одно и то же.

Дополнительная интрига состояла в том, что в середине 80-х на мхатовской сцене "Головлевых" ставил Лев Додин и в главной роли был сам Смоктуновский. Спектакль этот большинство театралов помнит хорошо, так что совсем от сравнения уйти было невозможно.

Серебренников поставил спектакль темный и мучительный (по этим параметрам, кстати, он был недалек от додинской постановки), умученные персонажи его после смерти продолжали разгуливать по сцене, только полы на их одеждах были не застегнуты, а зашиты суровой ниткой. Каждый из мертвецов появлялся в глубине сцены в кабинке, похожей на пляжную раздевалку, и зажигал над собой лампочку – ну, вот, еще одного засосал насмерть Иудушка. Миронов, еще не простившийся с ролями ясноглазых мальчиков, должен был играть кровососа и дьявола в образе приторного лицемера, роль, длиной в целую биографию: от мальчишки-ябеды в спущенных колготках до сластолюбивого старика. Двадцать лет назад Смоктуновский играл Порфирия Головлева, как само Зло, с невыносимо гнусным взглядом и липкой паутиной речей, которые он накидывал на родственничков, будто петлю.

В мироновском Иудушке не было того масштаба, той силы зла, он был мелкой гадостью, моложавым демагогом-болтуном с оловянным, немигающим взором ящерицы. Даже мамаша Головлева, которую замечательно играла Алла Покровская, смотрела на сына с какой-то изумленной брезгливостью. В сущности, власть Иудушки была не в нем самом, а в его деньгах – в умении подгрести под себя все семейное добро и таким образом сделать всех родственников зависимыми от себя.

Наверное, тот, кто любит искать в театре прямые параллели с жизнью, мог бы говорить, что щедринский сюжет в Художественном театре оказался тесно связан со временем. Спектакль Серебренникова – с мыслью о раздражающей и нестрашной нынешней власти, чья сила только в деньгах, спектакль Додина – с паучьей, многоречивой властью середины восьмидесятых. Но, в сущности, когда смотришь "Головлевых", все эти параллели не имеют никакого значения.