Полтора сезона во МХАТе им. А.П. Чехова

Ко дню рождения МХАТа (26 октября) в Камергерском обновили и сыграли ефремовскую "Чайку". Это в нынешнем Художественном театре Олега Табакова, безусловно, факт не только творческий, но – программный. Приняв полтора сезона назад театр, О. Табаков тщательно отсматривал старый репертуар, в результате чего многие названия исчезли с афиши: постарели исполнители, распалась художественная ткань, исчезла актуальность звучания. Но на восстановлении "Чайки", родившейся в 1980 году, Табаков настаивал принципиально. Он не раз говорил, что "Чайка" – один из лучших спектаклей Олега Ефремова, и с этим трудно не согласиться. Таким образом, благородство задачи удачно наложилось на вполне прагматическую концепцию нового чеховского МХАТа – быть интересным современной публике. Возрожденный сценический шедевр не может быть ей неинтересен. Однако вопрос: можно ли его возродить? Можно ли дважды войти в одну и ту же реку?

Нынешняя "Чайка" стала сюжетом для небольшого рассказа о прославленной сцене, сменившей лидера, и о краеугольном для МХАТа вопросе живой традиции. Отягченный великими авторитетами, скованный канонами, несущий в себе драгоценное содержание уникальной, глубинной психологической правды, рискующей в недобрый час обернуться рутиной, этот театр вот уже второй век обречен на жизнь в зоне повышенного спроса и предложения. Так сложилось, что необходимое на любой сцене новаторство здесь, на мхатовской, неизбежно поверяется традицией. А традиционное взыскует к новым формам. И то и другое в Камергерском заведомо лишено прелестной безответственности: не всех пускают, не все можно. Вот и ефремовский период со всеми его взлетами и падениями есть история мучительного поиска высшей художественной идеи. До самого своего последнего дня Олег Ефремов ловил эту ускользающую во всеобщей смуте материю, высматривал мерцающий вдали огонек. Думал ли он о публике? Без сомнения. Но как о полученном в зале результате мощного художественного прорыва, случившегося на сцене. Ни хорошая игра артистов, ни увлекательная пьеса, ни даже изобретательная режиссура не дали бы в представлении Ефремова искомого идеала. Речь шла не о простой сумме слагаемых, а о некой высшей математике целого. И уж, конечно, битком набитый зал и громкие аплодисменты не решали бы у него вечно стоящей ребром проблемы.

Нынешний Чеховский МХАТ уверенно завоевывает зрителя. Сказать, что добивается он этого любыми доступными средствами, – значит попросту соврать. Есть настоящий шлягер "№13" в постановке В. Машкова, который входит ныне в джентльменский культурный набор новой богатой публики. И что? Плохой спектакль? Ничуть! Динамичный, веселый, мастерски поставленный и сыгранный. Стыдно для "канонической" сцены? Не думаю. По-моему, даже здорово. Другое слово – "погоды не делает". Но это уже другое слово. Есть, правда, и "Девушки битлов". Это, по моему разумению, стыдно со всех точек зрения: и с драматургической, и с актерско-режиссерской, и даже с музыкальной. Но, с другой стороны, так ли успешно идет прививка новой драматургией на всех других наших сценах? Еще вопрос! Есть "Лесная песня" Л. Украинки, поставленная Р. Козаком на Новой сцене театра, – симпатичное музыкальное зрелище, неожиданная для МХАТа, основательно забытая классическая пьеса, хорошая актерская игра. Не "программно", но вполне достойно.

Однако четыре спектакля нынешнего чеховского МХАТа волей-неволей заставляют заговорить о программе. Волей-неволей – потому, что справедливо заметим: редкий из современных наших театров в состоянии оплатить предъявленный ему "программный" счет. Но МХАТ – статья особая. Табаков это знает. И заявляя во всеуслышание, что озабочен привлечением в Камергерский публики, явно рискует. Неужто очереди за билетами на "№13" совершенно успокаивают его руководящее сердце? Не думаю. Не так все просто.

"Антигону" Ж. Ануя поставил во МХАТе Темур Чхеидзе, тот самый, что ставил здесь при О. Ефремове "Обвал" М. Джавахишвили и собирал на этот спектакль всю театральную Москву. Жесткий и горький спектакль "Антигона", полный прозрачных социальных аллюзий, тоже пользуется успехом. Не в последнюю очередь оттого, что главную роль в нем играет замечательный грузинский актер Отар Мегвинетухуцеси. Но главная ставка сделана все же не на это обстоятельство. Т. Чхеидзе – один из серьезнейших современных режиссеров, к тому же "марджановец" (генетическая связь Марджанова со Станиславским общеизвестна, вот вам и пример традиционного мхатовского отбора по принципу "духа и буквы").

"Ю" О. Мухиной – спектакль современной темы и современного сценического языка. С отчетливым привкусом постмодернизма. С нескрываемой молодой насмешкой над сентиментами и романтикой советских пьес, сыгранных в этих стенах за прошлые десятилетия во множестве. Но вместе с тем и с романтикой, и с сентиментом. С каким-то неистребимым генетическим кодом московского менталитета. Здесь в смешении времен угадывается вечное задушевное братство коммунального жилья. Здесь прямо с балкона отправляются гулять... по воздуху. Здесь любят, ревнуют, стреляются, травятся и бесконечно пьют культовый российский напиток – чай. Здесь в легкой, необыкновенно человечной интонации сливаются голоса актерских поколений: В. Краснов, удачно влившийся в мхатовскую труппу из Саратова, С. Любшин, О. Барнет, Е. Добровольская, А. Мохов, М. Виторган, Е. Бероев, Д. Мороз – полный возрастной спектр.

Эта чистая мхатовская "полифония" в "Ю" особенно примечательна, потому что тут, как и в большинстве новых спектаклей МХАТа им. Чехова, в актерский состав "аборигенов" последовательно вживляются актеры Табакерки. Теперь уже очевидно – руководитель двух театров совершенно сознательно внедряет своих, выпестованных на ул. Чаплыгина артистов в большое пространство мхатовской сцены. Этот "коктейль" не всегда безупречен на вкус. В причинах его изготовления угадываются и общность школы (ведь обе труппы комплектуются, как правило, из выпускников Школы-студии МХАТа). И вполне объяснимое желание "отца" выпустить своих "детей" из тесного дворика на просторы большой лужайки. И (тоже понятное) стремление влить во мхатовские жилы свежую кровь. Исчерпываются ли при этом собственные резервы труппы в Камергерском? Вопрос. Быть может, один из самых болезненных. Но отнюдь не единственный, который можно задать О. Табакову. Впрочем, наверняка он и сам себе задает вопросы.

"Ю" соединила артистов в стройном многоголосии. Но "Чайка" демонстрирует явные диссонансы. Даже блистательный Е. Миронов, играющий Костю Треплева, при любопытном внешнем рисунке обнаруживает подозрительные внутренние пустоты. Нет навыка к крупному приему? Огромная сцена поглощает привычную "мелкую пластику" проживания роли, которая нужна при интимном контакте со зрителем?

В этой диспозиции особенно проигрывает М. Салакова – Нина Заречная. На милую провинциальную девочку она еще тянет, на героиню – никак. Проигрывает и М. Хомяков – Тригорин. Но тут, кажется, дело не в масштабах сцены, а в степени органичного мужского обаяния. Куда деваться от сравнения с прежним Тригориным – А. Калягиным, чей внешний рисунок М. Хомяков хранит бережно, но наполнить содержимым не в состоянии?

Куда вообще деваться от сравнений, если речь об обновлении того, что однажды родилось цельно и счастливо?

Гениальные декорации В. Левенталя, и те смотрятся анахронизмом, ибо в них теперь другие люди по-другому ходят, говорят и носят свои пиджаки. Закодированная в пространстве сцены драма Художника и Театра не откликается в населяющих ее персонажах. Ритмы все так же, по-ефремовски, замедленны, мизансцены так же выпуклы. Но Аркадина – совсем другая. Т. Лаврова была более нервна и драматична. И. Мирошниченко – победно земная, по-бытовому понятная. Играет она замечательно, но новая мощная индивидуальность, вписанная в старое полотно, дает о себе знать хоть и небольшим, но ощутимым эклектизмом.

В. Невинный – Сорин, – сохранившийся из прежнего состава, хранит и прежнюю интонацию. Наблюдать его игру-удовольствие, но в ансамбль слишком разнородных инструментов ему войти тяжело. Тем более Вл. Давыдову – Дорну, – чья реплика "мне 55 лет" воспринимается ныне куда проблематичнее, чем 20 лет назад.

Все же реставрация, дело обычное в области живописи или архитектуры, весьма уязвима в том случае, когда речь идет о человеческом материале. В спектакле все – от цвета задника до актерской походки – рождается в определенный отрезок времени, дышит и живет этим временем и, видимо, вместе с ним умирает. "Кабалу святош" заново ставил ныне здравствующий режиссер Адольф Шапиро, тот самый, что сочинил ее и в 80-е годы с О. Ефремовым в роли Мольера. Теперь Мольера играет О. Табаков. И в первом и во втором случае руководителя Пале-Рояля сыграли руководители Московского Художественного театра. И тот и другой – большие актеры. Однако со времени первой постановки успела из нашей общественной жизни улетучиться главная булгаковская тема – "художник и власть". Шапиро ставит другой спектакль. Табаков играет другую личность и другую боль. Играет то, что должен был сыграть в иную эпоху и от своего собственного имени. И все же горький привкус несостоявшейся реставрации в "Кабале святош" дает о себе знать.

Нельзя дважды войти в одну и ту же мхатовскую реку. Но и русло ее изменить нельзя. Вот проблема!