...

"Страсти по Бумбарашу" во многом напоминают "Звездный час...", это спектакли из одной режиссерской корзинки. "Смертельный номер", а затем и "Трехгрошовая опера" на сцене "Сатирикона" будут сделаны уже другим Машковым.

...Внешняя грубоватая разухабистость, за которой – отчаянная тоска по тому, чему и названия-то не придумано. Судорожная, суматошная, мельтешная жизнь. Судьба играет героями, как шариками от пинг-понга. Нет покоя на земле, пока ее топчут красные, белые, анархисты и прочие оголтелые табуны. А меньше всего спокойной жизни отпущено на долю Бумбараша, хоть он и создан для нее, как птица для полета. Полет, правда, состоится. Когда Бумбараша, царской армией мобилизованного и призванного, по причине его полной безответности, будут отправлять на небеса "для разведки батарей", к нему спустится не корзина воздушного шара, а обычная тарзанка. О какой Машков, да и Миронов тоже должны знать не понаслышке.

Костюм у главного героя подозрительно смахивает на исподнее. Много мизансцен на коленях. Само название спектаклю дано с явным религиозным оттенком. Бумбараш теряет все – любовь, дом, счастье, друзей и родных, однако стоит перед жизнью, как перед иконой, с открытой душой, с несмущенным сердцем.

Видимо, здесь тот самый случай, когда актер реализует тайную сердечную тоску режиссера. Машков смиренную позу в жизни принять не способен. То ли гордыня не дает, то ли наивности не хватает. Он ведь гордый человек и живет в аду, о котором знают только гордые люди. "Я уже в том возрасте, когда я не могу себе позволить что-нибудь делать плохо. Я умру от стыда и позора, если это будет плохо..." Немыслимо жаль, что Машков не сыграл в "Табакерке" Сатина. Ему бы очень пошел хрестоматийный ночной монолог о мощном звучании человека...

"Бумбараш", как и "Звездный час...", произведен не очень опытной режиссерской рукой, без особых постановочных претензий. Машков пользуется здесь ходами простыми и беспроигрышными. Его первые спектакли стоят на трех "китах" – обилии музыки (чтобы действие было эмоционально поддержано и ритмизовано); живом, естественном и богатом чувстве юмора и, наконец, просто на живом чувстве, от которого Машков вскоре откажется, предпочтя стебные постмодернистские и откровенно коммерческие навороты. Откажется, по-моему, зря: искренность – товар редкий и, значит, даже в коммерческом смысле очень перспективный.

На сцене всего две реальные женщины, две антагонистки – Варя и атаманша. Женскую "массовку" в танцах заменяют растянутые за края платки. Машкову не нужны лишние персонажи, он ведет речь о любви. Любовь здесь – конечно, великая радость, и душевная, и телесная вперемешку. У Бумбараша с Варей, даже когда они закатываются под стол, все сколь лукаво, столь же и чисто. Даже предатель Гаврила кажется обаятельным и беззащитным в любви к своей жене, бывшей братниной невесте. Но любовь у Машкова – еще и грозная сила. Вот груда тел, поваленных, как теперь бы сказали, во время политической разборки. А рядом другая гора трупов, чуть поменьше, наложенных уже не из-за политики, а из-за любви.

Может быть, главное пристрастие Машкова – и актера и режиссера – контрастность. Вроде смешные все, а таких дел наворотили... И жалко всех: и красных, и белых, и анархистов, и Гаврилу, и Варю, и Бумбараша. Машков поставил русскую поминальную молитву. За пару лет до того сыграв иудейскую.

...