"РАССКАЗЫ ШУКШИНА"

Журнал "Сцена" №5
2008
Дмитрий Родионов

Что, казалось бы, латвийскому режиссеру до нашей деревни? Но Алвис Херманис выбрал для первой своей постановки в России десять рассказов Василия Макаровича Шукшина, А для тех, кто видел его спектакли "Долгая жизнь" или "Соня" в Новом Рижском театре такой вопрос неуместен.

Херманис последовательно исследует судьбу маленького человека, оттесненного обществом на обочину жизни, будь то доживающие в постсоветской Латвии свой век в убогой коммуналке старые люди из "Долгой жизни" или, как в "Рассказах Шукшина", крестьяне в советской алтайской деревне.

Спектакль получился и смешной, и трогательный, но и трагический. Нет смысла пересказывать сюжет всех десяти рассказов, но не назвать их не могу: каждый – как живой человек и не может быть безымянным: "Степкина любовь", "Сапожки", "Микроскоп", "Миль пардон, мадам", "Игнаха приехал" (часть первая), "Беспалый", "Жена мужа в Париж провожала", "Срезал", "В воскресенье мать-старушка", "Степка" (часть вторая).

Выстроить единое драматическое действие по рассказам – задача крайне сложная: они самодостаточны, и скрепляющее их начало надо искать где-то вне конкретных сюжетных перипетий. И это соединяющее начало – во взгляде Херманиса, наполненном любовью, добротой и пониманием. Взгляде, принимаемом зрителями: спектакль, идущий четыре часа, смотрится на одном дыхании. Каждый рассказ –один вдогонку другому. Текст Шукшина сохранен полностью, если и есть сокращения, то они настолько деликатны, что для тех, кто не знает рассказов наизусть, они совершенно незаметны.

Актерский ансамбль спектакля, где каждый играет несколько ролей, отличает почти исчезнувшая на театре слитность и слаженность. Поразителен Евгений Миронов, создающий на наших глазах галерею контрастных образов и типов. Сергей Духанин, покупающий жене Клавдии сапоги – белые (для деревни!) за "полтора мотороллера" (?!), стесняющийся продавщицы, робеющий перед сотоварищами по автобазе, не знающий нужного размера, убежденный, что дело не в сапожках, а в том, что он любит свою Клавдию, хотя сказать это вслух и не может. Глеб Капустин, кругло-объемный, с маленькой головой и на тоненьких ножках, кажется – сейчас воспарит над миром в своем праведном укоре занавшимся приезжим кандидатам наук. Колька Паратов, отчаянно танцующий "цыганочку" во дворе своего дома и перед тем, как уйти из жизни, оставляющий записку: "Прости, доча, папа уехал в командировку". Каждый образ Миронов творит с такой виртуозностью, что, кажется, для него уже нет невозможного.

Главные женские образы в спектакле создает Чулпан Хаматова: чуткая Клавдя, непонимающая своего мужа Валюша, "понимающая мужчин" Клара, немая сестренка Степки. Убедительные преображения, совершаемые с легкгостью и вдохновением мастера. В ролях второго плана и эпизодах Юлия Свежакова, Юлия Пересильд, Дмитрий Журавлев, Александр Гришин. Александр Новин и Павел Акимкин, играют также легко и заразительно.

Спектакль идет энергично и ритмично, как деревенская частушка, в которой куплеты следуют друг за другом, а исполнители соревнуются между собой, кто кого перепоет (откровенные частушки и зазвучат в одном из рассказов). Звучат народные песни, записанные в разных областях России и Белоруссии.

Невысокий деревянный помост – вот и вся сценическая площадка для всех житейских историй. Почти во всю ширину площадки – длинная деревянная скамья, которая, собственно, и является главным действующим элементом оформления. Это и печь, на которой, отвернувшись к стене, лежит дед и подает командирские указания своим робким мужикам – сыну и внуку в "Степкиной любви", это и стол, на котором в приобретенном на семейные деньги микроскопе Андрей Ерин открывает микрокосм из "миллиончиков" микробов, и крыльцо, на котором слепой старик исполняет на гармони свои любимые песни заезжим фольклористам.

Появляются и реальные предметы: швейная машинка, на которой с остервенением что-то строчит Валюша – нелюбимая жена Кольки Паратова, стиральная машина, становящаяся невольной участницей срамного греха Клары – любимой жены Сереги Безменова, конечно же, роскошные белые сапожки, купленные Сергеем Духаниным своей Клавде за "кусательные" шестьдесят пять рублей. И это не предметы исторического быта, хотя они, естественно, таковыми по сути своей являются, а важные соучастники происходящего, появляющиеся исключительно только тогда, когда нужно, и сразу же затем исчезающие. От быта в этом спектакле – почти ничего.

Но есть и еще один важный элемент оформления: за помостом прямо на зрителя весь спектакль с больших фотографий смотрят сегодняшние жителя деревни Сростки – родины Шукшина. Стенка из этих портретов меняется на каждый рассказ, а в начале спектакля на ней – поле цветущих подсолнухов, в конце – подсолнухи уже спелые, наклонившие свои тяжелые головы. И только один раз в эти картины вторгается спектакль нечто инородное – замызганно-несчастный фасад панельной пятиэтажки ("Жена мужа в Париж провожала").

Не знаю, получили ли согласие постановщики от сросткинцев на использование их фотографий и как те отнесутся к такому повороту, когда увидят спектакль. Думаю, не обидятся: на нас смотрят живые глаза, смотрят живым пытливым взглядом.

Херманис и Пормале, убрав бытовые подробности и быт как таковой из своего сценического повествования, сохранили главное, то, что в рассказах Шукшина является внутренним контрапунктом к окружающей героев действительности – духовную силу и непоказную искренность чувств.

И менее всего это повествование можно отнести к жанру этнографического исследования: хотя иногда вдруг характерный "деревенский" тон прорывается в некоторых актерских эпизодах, постановщики не скрывают, что это взгляд из сегодняшнего дня. Поэтому и костюмы Виктории Севрюковой, конечно, не претендуют на точность воспроизведения 60-х годов прошлого века: это тоже взгляд в то время из сегодняшнего дня, который неизбежно приукрашивает отдельные детали.

Спектакль говорит, что нет маленьких людей, есть люди с непростой судьбой, и эти люди – замечательные, талантливые, настоящие. Простая человеческая мысль, и почему-то сегодня очень важная для нас.

Вы смеетесь вместе с актерами и их героями и вместе с ними плачете. Их и ваша вера в человека соединяются, и наступает момент, когда в финале уплывающие в тишину последние аккорды гармоней, на которых одновременно сыграют все исполнители, не хочется ничем нарушать. И – только через паузу – зал аплодирует стоя.