Почему ранят эти штрихи? – старик на словах отказывается брать деньги у сына, а сам прячет купюру в карман; другой старик требует с посетителей платы за спетые им песни; мать отсаживается от сына, когда все гости (вся деревня!) в знак неодобрения его покидают...

Стоп! а ведь не мелочи – характеры (название одного из сборников В.М.), что в таких подробностях и проявляются: умел писатель подметить эти черточки. Никогда не бросит мать сына; не возьмет гордый отец деньги у потомка, а уж если о том сказал, тем более! Слово – кремень, характер – камень, любое тут изменение – лишь манок для слаборазвитого зрителя (непременно кто-то в зале хихикнет), который оборачивается изменой автору.

Или непониманием его – как в "Срезал". Ради нового облика актера (вязаная кофта набита толщинками так, что пузо мешает ногу на ногу положить) – искажение образа: не может этот пузырь работать на лесопилке. И демагог он разве что в древнегреческом смысле: народ идет за ним, чтобы наблюдать за его сражением и победой. Сделать из персонажа подлеца с прилизанными волосиками и очками на резиночке особого труда не составляет, да не будут им восхищаться односельчане – Шукшин не того писал.

Как не подразумевал он и процедуры, что производит кузен Беспалого, разведя ноги его жене, сидящей на стиральной машине, и крутя для аккомпанемента ручку той машины: сначала медленно, потом убыстряя темп. Не делают того на крыльце деревенского дома, в котором гуляет народ, – не по причинам нравственным, а просто в любую минуту может кто выйти. Шукшинскому герою достаточно слышать женин голос, слова, что она шепчет другому (те же говорила ему), чтобы испытать боль, от которой спасение – топором по пальцам.

Просчеты наслаиваются. Перед началом представления один из участников расскажет, что ездили они на родину Василь Макарыча, что на масштабных фотографиях, из которых составляется задник-фон для каждого рассказа, – люди из Сростков. К чему это? В доказательство подлинности? С тех пор прошло чуть не полвека, люди другие – вон даже товары в магазине, о которых в те года и подумать не могли.

Тогда что же? Учитывая еще, что по сравнению с огромными лицами в рамах исполнители выглядят мелко, а перемены задника – каждую часть уносят-выносят по отдельности – затягивают и без того заторможенный ритм. Ведь драматургия в целом не выстроена, каждый рассказ играется-читается, потом начинается новый – без связи с предыдущим, без общего стержня. Тогда смыслом зрелища становится не повесть о России, не повествование о народе, а выходы – каждый раз разного – Евгения Миронова, лицедея, известно, многогранного.

Потому и обидно, что по-крупному спектакль Алвиса Херманиса мог состояться. Это ясно с первой же истории, когда Павел Акимкин и его партнерша Юлия Пересильд, да нет – шофер Степка и целинница Элла, в которую этот чудак влюбился, – долго смотрят друг на друга, внося в дурацкое сватовство ноту вдруг вспыхнувшей нежности. Есть и слаженная (почти безукоризненная) актерская команда, и мгновения их и постановщика сочувствия к героям, и.... Впрочем, тех, кто взахлеб восторгается премьерой Театра Наций, довольно, к ним отсылаю.

Радуясь, что в лучшие минуты на сцене дышат дар Шукшина и таланты исполнителей, но печалясь – что не "почва и судьба" страны.