"ОРЕСТЕЯ" – НЕ "СНИКЕРС"

Газета "Московский комсомолец"
22.02.1994
Марина Райкина

Несколько слов в защиту Петера Штайна, который в ней не нуждается

Штайн поставил в Москве "Орестею". В Москве ей удивились меньше, чем "Сникерсу" в свое время (надо же – "и толстый, толстый слой шоколада"). Штаина обругали почти все. Такое единодушие критики не проявляют к неудачным детищам наших мастеров. Своих не трогают, вероятно, потому, что: а) боятся, б) повязаны, в) у мастеров не бывает проколов. А Штаин? Во-первых, он чужак, отчего не лягнуть. Причем с особым садистским удовольствием, потому что это Штаин. А елси бы, представим себе, древнегреческую трагедю сваял, ну, скажем, Ефремов, Любимов или кто-нибудь из зубров сцены? Хотите пари – зашлись бы соловьями.

Петер Штайн сделал любопытную вещь. Он показал то, чего российский зритель до этого не видывал, а нелюбопытный не читывал – древнегреческую трагедию. Вещь оказалась страшная и малоутешительная: во времена Эсхила жизнь была такой же скотской, как и теперь. Впрочем, для нас, возможно, что и утешительной: мы думали, что живем скотской жизнью, а выяснилось, что в Древней Греции было еще хуже. В общем, произведение – актуальнее не придумать: борьба за власть во всем ее многообразии. Развивать эту тему, честное слово, нет никакого желания, потомукак она (то-есть борьба) каждый день на глазах у всей честной России разворачивается. Вот только еще сын не прирезалмамашу из-за престола, как в "Орестее". И то по причине отсутствия в России правящей династии.

Весь партийно-хозяйственный бононд, отметившийся на Штайне, честно таращился на сцену, но зевал и подремывал. Хотелось бы знать, поняли ли эти ребята, заигравшиеся с властью, что желание демократии (для нас: лучшей жизни) путем тупой борьбы (у нас: парламентская бойня) невозможно, нежизнеспособно. И поймут ли, если, как в старые добрые времена, всей Думе устроить культпоход на "Орестею".

На сцене армейского театра немецкий режиссер отгрохал машину почти в натуральную величину (стена, пол – из мрамора и бетона). Все детали, кажется, знакомы – декорации, костюмы, артисты. Но как она движется? Загадка. Семь с лишним часов без перебоя. Диковинная, однако, штука, на которую так и надо, очевидно, смотреть. Это не "Вишневый сад", где все знакомо, особенно русский пейзаж в немецком исполнении. А здесь... Хор актеров (прошу не путать с хором Пятницкого) голосит непрерывно, раскручивая пружину действия. У Штайна хор – это основа спектакля, это... Это надо слышать; тексты звучат как музыкальная партитура.

И еще одна поразительная вещь. Штайн завел свою машину и пустил ее так, что ему вполне удалось прелоить время. Семь с половиной часов по московскому времени – это вдвое короче по Штайну.

Машиной управляли русские артисты. Неожиданно лихо. Жесткий режиссерский рисунок и семичасовой тренинг в течение четырех месяцев репетиций чего-нибудь да стоит. Во всяком случае, имена тех, о ком слегка подзабыли или не знали вовсе, загремели с новой силой. Это Анатолий Васильев (Агамемнон), Инна Кречетова (Кассандра), Екатерина Васильева (Клитемнестра). Игорь Костолевский – экспортный вариант русской театральной школы – подтвердил свой высокий класс. Так же, как Татьяна Догилева и Евгений Миронов, получивший в результате всех перипетий (на роль Ореста вначале был назначен Олег Меньшиков) такую партию. Совсем не могучий по фактуре Миронов имел шанс почувствовать себя великаном. Уверяет, что почувствовал.

Сам Штайн – чудной человек – на премьере даже не был. Пришел к концу спектакля. А через два дня вообще уехал в Лондон запускать новую машину, кажется, про Юлия Цезаря. Он оставил спектакль без присмотра, к чему наши театры и актеры не привыкли. То, что для нас "эксперимент", для него – дело вполне обычное.

27 марта – последний спектакль в Москве. Больше не будет.