ГАМЛЕТЫ КОНЦА ВЕКА

Газета "Московские новости"
20.10.1998
Анатолий Смелянский

Театральная Москва бурлит вокруг двух "Гамлетов", сотворенных режиссерами из ближнего и дальнего зарубежья. Первый возник в "Сатириконе" и поставлен Робертом Стуруа, второй спроектирован неутомимой Конфедерацией театральных союзов, подарившей новую встречу с Петером Штайном.

Писать о двух "Гамлетах" и соблазнительно, и опасно. В сравнении, конечно, кое-что познается, но уж очень непродуктивен оценочный подход, который неизбежно задается самим ходом сопоставления. Между тем Роберт Стуруа и Петер Штайн представили не только разные версии Шекспира, но и совершенно разные театральные миры, если хотите, противоположные сценические культуры.

Оба режиссера в своих декларациях – в программках, буклетах, телевизионных интервью – попытались обезопасить себя от возможной критики. Стуруа неосторожно сострил, что, мол, о "Гамлете", как о покойном, надо говорить "все или ничего" и предпочел "ничего". Единственную интерпретационную радость, которую он себе оставил, – восстановить в правах юмор английского барда.

Штайн выступил с более подробной экспликацией своих намерений. Не сговариваясь с грузинским коллегой, знаменитый немец настаивал, что у него нет никаких особых концепций, он просто-напросто пытается изложить гамлетовскую историю молодой русской публике, не ведающей о красотах оригинала.

Оба режиссера совершили надругательство над авторским правом, составив тексты своих "Гамлетов" из различных переводов. Пастернак побратался с Кронебергом, а Гнедич – с Радловой и даже великим князем Константином Романовым. Вся эта вопиющая языковая мешанина никого особенно не смутила. Сюжет пьесы настолько отделился от ее слов, что попрание их прошло незамеченным. Каждый режиссер составил свою пьесу и предъявил свою версию трагедии. Разность понимания Шекспира всего острее видна в том, что выдвинуто в качестве "исходного события" пьесы.

ИСХОДНОЕ СОБЫТИЕ

Гордон Крэг в начале века ошарашил Станиславского своей идеей играть "Гамлета" как монодраму. Исходное событие, завязывающее историю, открывалось в миссии Призрака. На принца возлагалась крестная ноша: Гамлет должен был очистить мир и пострадать за него. Роль Призрака при этом казалась такой важной, что поначалу ее должен был играть сам Константин Сергеевич. Штайн послушно и властно следует по выбитым следам. Он избрал на роль Призрака Михаила Козакова, который был одним из первых Гамлетов послесталинского поколения. Призрак, таким образом, оказался как бы постаревшим умудренным Гамлетом. Он благословил чистого и ничего не ведающего мальчика на борьбу. В кровавом финале Призрак вновь появляется на сцене, чтобы укрыть тело Сына своего. Традиционное исходное событие играется подробнейшим образом. Штайн растягивает эпизод по всему периметру цирковой арены, в которую превращена Большая сцена Театра Российской армии. Там, за нашими спинами, как бы у стен замка, принц вступает в сговор с духом убитого короля. ... Штайн ... вышивает по насквозь знакомой канве, убаюкивая публику до сонно-вежливого состояния. В отличие от ничего не ведающего принца, мы знаем все наперед, и никаких смысловых открытий в пределах спектакля не совершаем. Штайн с адом не играет. Он играет в театр, его Гамлет не столько из гуманистов, сколько из артистов.

ПРИНЦ И МСТИТЕЛЬ

Исходное событие рождает героя. В одном случае Евгения Миронова, в другом – Константина Райкина. Московские Гамлеты конца века ничем не схожи. Гамлет у Миронова – не принц датский, а маленький принц Сент-Экзюпери. Он наивен, доверчив, тенорист, прекрасен в своей любви к матери (Ирина Купченко). Любовного чувства к Офелии – Елене Захаровой – у него нет, в этом смысле он еще не разбужен. Его "психологический жест", говоря словами Михаила Чехова, находится в пределах выверенной столетиями выразительности: рука у виска, поза задумчивости или протеста, гордо поднятая голова, пылающий взгляд, белый верх, черный низ. На рапирах бьется прекрасно, ни в одном звуке не сфальшивил и ни одного нового звука не сотворил.

Нет, не так, сотворил: на саксофоне. Миронов играет чудесно, нежно, печально. Как Пьеро в "Балаганчике". Рядом с кряжистым негодяем дядюшкой – Александром Феклистовым – ему делать нечего. Ему бы не мстить, а на сцене играть.

Недаром сцена с актерами разработана Штайном с такой подробностью, какой наш театр давно не видывал. Тут и вставной номер, подаренный Владимиру Этушу, и много чего еще лишнего, уничтожающего сюжет (для тех, кто пришел следить за тем, как Гамлет отомстит убийце своего отца). Тема мести и ее последствий для Гамлета даже не ставится. Ангельская душа принца не корчится от необходимости убивать по пути к высшей цели. Он верит в цель, не сомневается в Призраке и идет до конца. Сцена дуэли с красавцем Лаэртом – Дмитрием Щербиной – выполнена по всем канонам общепринятой театральности. Трупы лежат на арене в отменном беспорядке. ...

НАСЫЩЕННЫЙ РАСТВОР КУЛЬТУРЫ

Оба Гамлета – что бы ни объявляли их постановщики – сотканы из воздуха современности. Оба по-разному попали и не попали в ее болевой нерв. Стуруа заигрался, но задел за живое. Штайн сотворил виртуозное общее место вроде европейского "экю", которое Миронов попытался перевести в нашу систему мер. Петер Штайн обрядил своих героев в современные одежды, присовокупив к "Гамлету" несколько ударно-"попсовых" сцен ( видимо, в расчете на "молодую русскую публику, которая знает Шекспира понаслышке").

Все это, честно говоря, даже неловко обсуждать. Такими декларациями прикрываются тогда, когда хотят закрыть, вокруг чего ходит собственная душа. Но этого вопроса не избежать. Любой "Гамлет" в России попадает в насыщенный раствор культуры, в которой эта пьеса вот уже две сотни лет продолжает свою работу. Мы смотримся в наших Гамлетов, как в зеркало, и пытаемся понять, что с нами происходит. ...

Гамлеты-98 описывают неопределенное состояние наших душ. Природу новых московских принцев трудно ухватить, как трудно ухватить природу нашего нынешнего смутного положения. Мы не знаем, против кого теперь надо бороться и кому мстить. Мы произносим бесконечные "слова, слова, слова" и никак не возьмем в толк, где ж оно началось и куда нас приведет это проклятое "исходное событие".