Рецензия от 15.06.2000

Александр Пушкин у Деклана Доннеллана классически ясен. Все, что сделано в спектакле, сделано во имя этой ясности, точности и гармонии. Подробно описываемая критиками "внеисторичность" костюмов (дорогие пиджаки бояр и Бориса, польские фраки, военная советская форма 1940-х гг. на царских приставах, современная "пятнашка" мятежного войска и т. д.), телевизионное ток-шоу Самозванца – вовсе не ради многозначительных намеков и политических параллелей, а исключительно для сугубой точности высказывания, для мгновенного подключения эмоционального опыта, актерского и зрительского. Эффект, многократно успешно опробованный на британской сцене. "Родовой" английский акцент постановки весьма ощутим. Здравый британский расчет, несравненная геометрия мизансцен, скупость внешних средств и блистательный ледяной эксцентризм заставляют по-новому взглянуть на мхатовский психологизм. В этом "Борисе Годунове" есть достоверность трагедии, "чисто по-английски" вынесенной на дневной свет. Однако "не род, а ум поставлю в воеводы", сказано у Пушкина. Скрупулезный анализ, режиссерский разбор – вот необходимая и достаточная интернациональная основа спектакля. "Борис Годунов" – это Пушкин, читающий Уильяма Шекспира. Доннеллан подчеркнул эту важнейшую связь, сместив жанровые акценты. Получилась не трагедия, а хроника. Оттого и Борис Годунов (Александр Феклистов) лишен философской и уж тем более религиозной рефлексии. Крупный политик, "выдающийся государственный деятель", нераскаянный убийца – полноте, кому всерьез есть дело до его мук совести и кровавых призраков? "Господь отберет своих", а эти жизнелюбивые ребята в дорогих костюмах, генеральских погонах и патриарших рясах – по другому ведомству. В корневой мизансцене Борис молится, стоя на коленях перед престолом. За спиной – бояре и монахи, а перед ним, "невидимый", находящийся за тридевять земель – старичок-летописец Пимен (Игорь Ясулович), фиксирующий каждый царский вздох и жест равнодушным стрекотом своей пишущей машинки. Этой летописи – отмщение, она и воздаст. Чужой призрак достанется Самозванцу по наследству: Саша Костричкин играет в спектакле и убитого царевича Димитрия, и мальчика с николкиной копеечкой, и царевича Федора, и "опальное" дитя в красной рубашоночке, присягающее Самозванцу бодрым "пионерским" голосом: "да будут наши трупы на царский трон ступенями тебе". Так и будет. Но сначала смиренному иноку Григорию предстоит пройти путь от гротескного гоголевского дьячка с тощей косицей и уморительной семенящей походочкой до смышленого "шпиена" на литовской границе, а там уж и до блистательного шоумена в безукоризненном фраке, и "крещеного" Мариной Мнишек (Ирина Гринева) в фонтане царевича Димитрия. В этой сцене, единодушно признанной шедевром спектакля, Евгений Миронов демонстрирует головокружительную смесь обезоруживающей искренности и циничного коварства, романтики и иронии; он решительно непредсказуем и ежесекундно правдив. На узком помосте, как на дороге к престолу, двоим не разойтись. Борис и Самозванец (не встретившиеся у Пушкина) то и дело сталкиваются лицом к лицу (сцены стремительно идут без монтажных склеек). Чтобы в финале лечь, скрючившись, рядом: мертвый Борис и спящий Самозванец. Один из них встанет и будет нами править. Публика играет в "народ безмолвствует".