Английский взгляд на "Бориса Годунова"

Театральный сезон в Москве, можно сказать, закончился. Состоялась премьера, которую ждали именно как последний аккорд этого сезона и как его возможный пик – пушкинский "Борис Годунов", поставленный в антрепризе Международной конфедерации театральных союзов Декланом Доннелланом. Зная сценическую манеру знаменитого английского режиссера, можно было надеяться, что он, свободный как от груза русской традиции, так и груза русской истории, поможет невезучей пушкинской трагедии ожить в театральном действе.

Не надо было быть театральным пророком, чтобы предсказать доннеллановскому "Борису Годунову" отсутствие положенного сюжету исторического антуража. Так оно и получилось. Русские бояре во главе с царем одеты в чиновничьи, с иголочки, костюмы с галстуками. Роскошные золоченые одежды Борис снимает немедленно после коронации: они не более чем дань церемониалу.

Прочее – в том же, "неисторическом" духе. Идущее на Москву польское войско с самозванцем во главе упаковано в пятнистый омоновский камуфляж, юродивый Николка (Александр Леньков) срисован с колоритного бомжа, летописец Пимен (Игорь Ясулович) – с диссидента-почвенника, настырно тюкающего по старой пишущей машинке. Народ сведен к четверке своих "представителей" с вполне узнаваемой сегодняшней фактурой, а корчма на литовской границе одним махом превращена в совковый привокзальный буфет: клеенчатые скатерти, недомытые граненые стаканы, скучающие официантки в мини и телек с мультиками в углу. Правда, в военной форме разнобой: то мелькает современный генеральский китель, то выныривает старая энкавэдэшная форма. Очевидно, режиссеру важен не перенос действия в иную, но конкретную эпоху, а отсутствие дистанции с историей вообще.

Еще можно было заранее предположить, что в этом спектакле останется много воздуха. Постановщик Доннеллан всегда заказывает своему постоянному соавтору-художнику Нику Ормероду почти пустое пространство, в котором актерам ничто не мешало бы взаимодействовать между собой (кстати, и на гастроли ездить удобно). В "Борисе Годунове" эта открытость доведена до предела: спектакль играют на широком помосте, с двух сторон которого, лицом друг к другу, выстроены трибуны для зрителей. Как для модного дефиле. Поначалу кажется, что это сделано для того, чтобы усилить эффект свободы, обострить нерв исполнения. И проиллюстрировать пушкинскую максиму "драма родилась на площади". Оказывается, не только поэтому. Режиссеру важно в "Борисе Годунове" чувство публичности, тщеславие, которое испытывают главные герои пьесы.

Нужно видеть, как неуверенно крадется по этому помосту сухорукий монах Чудова монастыря Григорий (Евгений Миронов). И как потом стремительными шагами меряет подмостки он же, ставший Лжедмитрием. Или с каким довольным видом царь Борис (Александр Феклистов) носится туда-сюда, чтобы пожать все протянутые к нему "народные" руки. Тема "ярмарки тщеславия" достигает кульминации в сцене бала у Мнишека, решенной как рекламное телешоу – рискованной с точки зрения вкуса, но одной из лучших в спектакле. Самозванец-ведущий во фраке и с микрофоном вербует сторонников для похода так, как будто вручает выигрыши зрителям. Они тоже во фраках, все искренне возбуждены и думают, что совсем скоро победят, что все у них получится. Кажется, сейчас раздастся крик: "Приз – в студию!". Подобный драйв, по Доннеллану, обманчив, опасен и смешон, хотя в то же время и очень понятен. Для режиссера история замешена не столько на мистических судьбах власти и народа, сколько на живых страстях конкретных людей. Такой подход выделяет линию Самозванца. Именно он становится главным героем. Сам Борис для Доннеллана – персонаж слишком статичный, слишком замкнутый на себя. А одиночки режиссеру никогда не были интересны. Тем более мучимые видениями.

Всякую мистику режиссер материализует, а значит, снижает. (Церковные песнопения, в прологе встречающие зрителей, можно считать обманкой.) Раз на помост выходит реальный мальчик с окровавленным горлом, значит, страха нет. Раз последнюю сцену читает вся труппа, да еще такими отстраненными голосами, да еще – ремарки и реплики подряд, значит, в безмолвии народа не надо искать мистической тишины и не надо благоговейно к нему прислушиваться. Личный взгляд, глаза в глаза, важнее коллективного молчания. Встреча любых двух людей – всегда событие, всегда поединок, всегда драма. Лучше всего в спектакле вышел поединок Самозванца и Марины Мнишек (Ирина Гринева) у фонтана, не зря режиссер давно признавался, что эту сцену считает одним из самых сильных диалогов мировой драматургии. Но у Доннеллана на сцене встречаются даже те, кому видеться по пьесе не положено: эпизоды идут внахлест, следующий торопит предыдущий. Спектакль заряжен движением и ненаигранным трепетом.

Не зря Доннеллан восхищался русскими актерами, с которыми ему пришлось работать. Кого ни возьми – от главных героев до эпизодических, – все сыграли отлично, без малейшей фальши, без страха перед юмором, с точным осознанием длины каждой задачи. И даже там, где режиссерские задачи кажутся не до конца проясненными, качество игры оправдывает их, создает напряжение и иллюзию смысла. С таким градусом сценической свободы "Бориса Годунова" в России еще не играли. Конечно, этот спектакль в одиночку не переломит тяжеловесную "годуновскую" традицию. Но Доннеллан и не собирался рубить сплеча. Можно сказать, в руках у него был не топор, а элегантный английский стек.