Таких "Годуновых" не бывает: точно скопированный трон из Оружейной палаты сияет золотом, неровной шлифовкой мутноватых аметистов, смарагдов, яхонтов на темной и пустой сцене, среди плотно сбитых людей с плоскими борцовскими затылками. Мужские сорочки безукоризненно белы. Пиджаки стоят колом. Совершенно особым жестом, знакомым, как мыльный привкус сыра пошехонского за 2.60, они поддергивают штаны, поправляют подтяжки:

— Кто ни умрет,
я всех убийца тайный...

И нервно, по-шоферски и по-хозяйски, прикуривают от общей соборной свечи в золотом шандале работы софринских мастерских.

Это дико. Но, наверно, не более дико, чем угол Дворца съездов и кремлевские караулки, черные "Волги" и стайки таких же плотно сбитых людей с плоскими затылками, в темных пиджаках у Боровицких ворот Кремля, как раз на костях и пепелище Чудова монастыря. Того, в котором святитель Алексий переводил Евангелие, святитель Филипп отказывался благословить опричнину, святитель Гермоген – Семибоярщину... а святитель Филарет... и даже еще святитель Тихон...

Ну а потом, конечно, взорвали. Дворец выстроили.

Они многое понимают – люди в пиджаках. Здраво и глухо жалеют своих предшественников по этим красным стенам. Преемственность силы дает им странное ощущение не кровного, да родства. Фатум тех, кто правит Русью, похоже, един во все времена. Как ненастье или суглинок.

— Знатнейшие меж нами
роды – где?
...Заточены, замучены
в изгнаньи.
Дай срок: тебе такая ж
будет участь.

О знатнейших родах – далее. Юный Курбский, сын изгнанника, воспитанный в ностальгических представлениях об исторической родине с ее Достоевским... фу, простите, Ивашкой Железным Колпаком... и березами, бросается к Самозванцу, лепеча о душевных муках отца. Отрепьев, собственно, не в курсе – жив ли герой Казани, обличитель Грозного? Не геральдист, чай... Но и эти люди ему нужны. В них есть шик и легитимность:

— Я радуюсь,
великородный витязь,
Что кровь его
с отечеством мирится.
Вины отцов
не должно вспоминать.

Ну да, фуршеты соотечественников конца 1980-х, братанье разливанное с потомками врангелевцев, сплетни о тайной помолвке престолонаследника с дурно воспитанной номенклатурной принцессой лет двенадцати:

—...Не странно ли?
Сын Курбского ведет
На трон, кого?
Все схлынуло –
и сплетни, и братанье.

Эти смыслы в "Годунове", кажется, не находил никто никогда.

А беседа Отрепьева в камуфляже с пленным московским дворянином Рожновым! Он щедро дает связанному Рожнову затянуться окурком "Примы" из царских рук, быстро и страшно прижигает ему кожу той же цигаркой...

...А Годунов, снявший пиджак, над картой Руси! Подобревший, с детьми – с маленьким Феодором в белой рубашке, со стриженной в скобку Ксенией в клетчатом платье, сутулой, как гипсовая пионерка. Осоавиахимовский плакат 1930-х годов возникает в пластике этой сцены. Дочь, одна из всей владетельной семьи, останется в живых, заплатит крутым маршрутом заточения, позора, голода в осажденной поляками Троице... Ее будут жалеть. И не попрекнут настоящими и мнимыми грехами отца.

Все это могло бы быть клюквой, липой, беспардонной эксплуатацией актуальных тем и исторических аллюзий... Но пушкинский текст – "за них". Он натянут, как лайковая перчатка. Все точно! Все легло на реалии ХХ века.

И Басманов – седой советский генерал из крестьян, с желваками на скулах, с комплексом безродности, со своей угрюмой честью и верностью (далее по тексту). И энергичная феминистка Марина с ощутимым акцентом, приводящим на память волшебные слова "консалтинг", "Фонд Форда" и т.д., на ловлю счастья и чинов твердой походкой идущая к фонтану. И глашатай Отрепьева, внезапно возникающий на экране телевизора, весь спектакль молчавший в углу сцены. Он молод и бодр. На нем пятнистый камуфляж, фон – красноватый, цвета дальнего зарева:

—...Московские граждане!
Мир ведает,
сколь много вы терпели...

Московские актеры в спектакле Д. Доннеллана профессиональны в высшей степени, энергичны, точны, наблюдательны: Годунов – Александр Феклистов, Самозванец – Евгений Миронов, Марина – Ирина Гринева, Басманов и Старший пристав в корчме – Михаил Жигалов (блестящая работа!), Шуйский – Авангард Леонтьев, Пимен – Игорь Ясулович... (И бояре, монахи, юродивый Николка, пронырливый стихотворец, хозяйка корчмы.) Физиологическая зоркость пластики и речи – суть этого "Годунова".

...Страна призрачная, как снесенный Чудов монастырь в телерепортаже из Кремля. (Вообще "Кремль" и "Кремль" – омонимы.)

...Страна совершенно другая, в потрясениях почти утратившая память Пимена, но сохранившая смутную и тяжелую память крови.

И чугунное кольцо пушкинской трагедии, намертво скрепляющее их.

Замечательный "Годунов". Только очень страшный.