Серебренников ищет современного героя в мутных водах классики

Серебренников – очень модный человек и режиссер. К таким, как он, часто приходят прогрессивно мыслящие люди, чтобы задать специальные концептуальные вопросы. К этим вопросам ("По-вашему, скрытое сексуальное влечение Счастливцева к Несчастливцеву является сублимацией автора или его попыткой скрыть свои гомосексуальные комплексы?") очень сложно относиться всерьез, но нельзя и совершенно игнорировать. Люди сегодня не верят простым словам об искусстве – они хотят, чтобы все было сложно, запутанно и по Фрейду. В соответствии с этой установкой Кирилл Серебренников будет уверять нас, что премьера "Господ Головлевых" – это, ежу понятно, вещь концептуальная, пьеса о конфликте верха и низа, что его интересует физиология и тема семьи, как табу. Новое искусство – это скандал и много непонятных слов, уверено общество. А потому всю эту ахинею про "верх" и "низ" будут радостно перепечатывать друг у друга глянцевые издания.

С модным и современным на самом деле не все гладко и просто. Главные премьеры Серебренникова за последнее время (помимо "Голой пионерки") – постановка двух классических для русского театра вещей: "Мещан" Горького и "Леса" Островского. На этой неделе, 7 и 8 октября, выйдет уже третий глобал – спектакль "Господа Головлевы" с Евгением Мироновым в главной роли. Критики отмечают, что такая тенденция – обращение к классике – это обычная попытка успешного режиссера спорить с классическими постановками. Но с "Головлевыми" еще до премьеры вышла какая-то загадочная история: сам Серебренников признается в интервью, что не понимает, почему все испытывают такой противоестественный интерес к спектаклю: "Меня так настойчиво не расспрашивали никогда прежде".

А чего же он хотел? "Головлевы" – слишком странная вещь даже для русской литературы, не говоря уже о театре. В ней нет никакой надежды, никакого лучика света в темном царстве. Салтыков – чуть ли не единственный русский литератор, который знал российскую власть изнутри (20 лет чиновничей карьеры, рязанский, а затем тверской вице-губернатор). Но "Головлевы" – это не о российской бюрократии (ее он, по крайней мере, описал с юмором), а о странности русского характера: о том, что главной радостью в жизни наш человек часто полагает принесение неприятностей другому, хоть бы и ближайшему родственнику.

Странный писатель, странная вещь. Непонятно, зачем Серебренникову, находящемуся на пике популярности, браться за совершенно мрачный, беспросветный материал? Прекрасно зная, чего все от него ждут (скандала, рекламы, тысяч иудушек в костюмах от Армани), он поступает ровно наоборот: никакой рекламы, пьеса задумана как камерная, идет на Малой сцене МХТ. Никакой помпы – все всерьез и скромно, тихо. Такое ощущение, что Серебренников и хочет, и не хочет этого спектакля. Отчего зрители так ждут и, может быть, даже боятся "Головлевых"?

Причина № 1. Серебренников сделал себе имя как нарушитель спокойствия, символ нового поколения зрителей – деловых и целеустремленных. И первые его пьесы (начиная с "Пластилина") были рассчитаны именно на такого человека: жесткие, хлесткие, бьющие наотмашь, но выводящие зрителя как бы в новое киберсуперпространство. Эти спектакли были рассчитаны на "человека, который изменился" (ключевая идея искусства 90-х: русский человек, за 15 прошедших лет переживший то, что иные народы за 200 лет, не мог, не имел права не стать другим). "Головлевы" же – это вещь о том, что человеческая природа не меняется никогда и никак – разве только в худшую сторону. Возможно, Серебренников к ужасу своему осознал, что никаких существенных изменений в русском человеке за эти 15 лет не произошло – и выбранный им материал подтверждает эту догадку. Это серьезный удар для тех, кто все еще верит, что новые компьютеры и стиральные машины способны сделать нас лучше, чище.

Причина № 2. Известно, что одна из основных тем спектакля – эрзац. Которым вначале кормят человека, а потом он и сам, превращаясь в эрзац, требует его уже для всех остальных. Головлев – важнейший персонаж для русского театра: это подсознание, запретная зона русского человека, его потаенные комплексы. Причина всех бед, считал Салтыков, в том, что у нашего человека – несмотря на показную духовность – нет строгих представлений о морали, нравственности, общественных нормах. На этом месте – пустота, ноль, и эта пустота замещается всяким эрзацем и суррогатом. Эту пустоту и сегодня стремятся опять не заполнить, а заболтать – при помощи всяких телеаншлагов, – тем самым лишь загоняя болезнь внутрь. Иудушка – это закономерный итог такой эрзац-кормежки, а потребитель эрзаца (он же – зритель) в соответствии с законом должен быть проинформирован о последствиях.

Причина № 3. Помещение уже отмеченного печатью телестрадания Миронова в пространство "Головлевых" есть еще одна попытка вернуть на театральную сцену настоящего, полноценного мерзавца: зло у нас в последние годы рисовалось все больше компромиссно, в духе "все относительно". Образы законченных мерзавцев тем не менее обладают большой притягательной силой. Это попытка Серебренникова отыскать "своего" героя – пусть со знаком минус, но цельного, масштабного.

Причина № 4. Разгребая все эти завалы, Серебренников на всех парах движется к русскому классическому театру, который всегда по мере сил пытался ставить неприятные вопросы и отвечать на них. Серебренников, таким образом, не столько ниспровергатель, сколько абсолютно реальный продолжатель отечественных театральных традиций – просто в несколько более модных словах. Только никому, слышите, т-с-с – об этом не говорите. Говорите о том, что это спектакль о сублимации, табу и скрытой сексуальности.