Кирилл серебренников – о недавней премьере "Господ Головлевых" и близкой – "Жанны д'Арк на костре" ...

— "Голую пионерку" Вы ставили как новое житие святой Маши Мухиной, замученной советским народом, которому святые ни к чему. В "Господах Головлевых" уже речь идет о русском народе вообще. И о том, каких жутких кумиров он себе создает. Неужели, по-вашему, общая картина так безнадежна?

— Разве только по-моему? Сам текст Салтыкова-Щедрина по прочтении оставляет выжженное поле, сама рассказанная в "Головлевых" история. Это история замены Бога, создания эрзаца. Мы же в спектакле не даром прямо цитируем притчу о Вавилонской башне, которую люди строили, чтобы свергнуть Бога. Подменить знание – лжеучением, с которым народу жить легче, которое может все оправдать. Ведь Иудушка – Порфирий Владимирович Головлев – всю жизнь строит себе эту башню. И Женя Миронов, играющий его в спектакле, отстаивает своего персонажа и, по-моему, убедительно объясняет, почему он совершает каждый из своих поступков. В романе Порфирий – упырь, тварь. А у нас он пытается построить что-то, до определенного момента он – созидатель. Он же братьев со свету сживает во имя порядка, объясняя себе: этот – пьяница, этот – мудак. И должен же кто-то в семье работать. Наш Головлев на место Бога ставит Порядок и добивается его любыми средствами. Он – мастер оправданий. Это-то и страшно.

— В знаменитом мхатовском спектакле Льва Додина по тому же роману Иннокентий Смоктуновский играл Иудушку сладострастно. Он как паутиной обволакивал свои жертвы словами и чужую кровь по капле цедил, аж причмокивая, дрожа от наслаждения. И в этом была очень человеческая страсть. А у вашего Порфирия страстей нет вовсе. Одни мысли.

— У Додина спектакль выходил в 80-ые, когда царило говорение, славословие, стирающее в порошок все человеческое. Сегодня другое важнее. У нас в монологах Иудушки всегда есть здравый смысл. Оказывается, с его помощью можно оправдать любой поступок. Мы сознательно убирали из инсценировки смакование злодейства. Мы не технологию преступления отслеживаем, мы играем человека, искренне верующего во всю эту хмарь. Он все свое талантливое существо направляет на осуществление идеи. Вот в чем жуть. И только в конце Головлев понимает, что замена Бога – пустота, что всю жизнь он не туда копал, что там, куда он шел, ничего нет, кроме метели и темноты. Ему смерть становится утешением.

— А для меня в спектакле Иудушка совсем никак не меняется. Он с первой до последней сцены одинаков. То-есть, внешний облик меняется, а суть сыграна сразу как данность.

— У Салтыкова он и есть данность. Мы привыкли к Достоевскому, который создавал симулякр Нового завета, где есть линейная история, психологическое человеческое развитие. А у Салтыкова – Ветхий завет, он дает типы, а не судьбы.

— Но этого "типа" нисколечко не жалко. И никого в спектакли не жалко. Он у Вас про нелюдей каких-то получился.

— Нет Лена, это про людей. Это люди такие монстры. Мы, конечно, стремились получить их квинтэссенцию, поэтому все сгущено. Это кислоты уже, а не люди во всех их человеческих проявлениях. Но, повторю – это про русских людей, про нашу мучительную жизнь. Я нахожу черты Порфирия Владимировича во многих людях и в том числе в себе. Он в нас во всех присутствует. Это очень точно подмеченная Салтыковым русская черта. Это очень русская история, очень русский роман.

— По-моему, такая квинтэссенция из актеров все соки выжимает.

— Наш спектакль – не развлечение. Он требует отдачи от зрителей, а значит, и актерам надо выкладываться. Там такие судьбы, такая у всех сложная партитура. Миронов по ходу спектакля теряет килограмма два. А Алла Борисовна Покровская... я вообще не понимаю, как она играет. Это трудный спектакль и для нас, и для зрителя. Я поэтому и взял малый зал, не рассчитывая заранее на массовый успех. А теперь удивляюсь, что все билеты проданы на много спектаклей вперед. ...